Единственный среди нас абсолютно трезвый и адекватный, он производил потрясающее впечатление полного психа
Название: Письмо
Фандом: "Бедолага" ("Реквием") и личные глюки.
Персонажи: Сигурэ практически соло, Такагацу
Предупреждение: ну, ООС же?
Краткое содержание: хреновый почерк превращает чтение письма в интересное занятие!
Посвящается: автору оригинального письмеца.
Примечание: 1. Текст письма и все... эээ.. разночтения - абсолютно реальны.
2. В этой истории есть одна фишка. Кто ее увидит - ну, молодец же)
читать дальше
Сентябрь потихоньку сменился октябрем. Пестрые листья носились по ветру вспугнутой стаей птиц, рыжей лисой смотрела из сплетенья оголенных веток осень, дождь сменялся дождем, и холодный вечер - промозглым утром. По мостовым текли целые мутные реки, и люди без нужды старались не высовываться из-под надежной защиты своих домов. Даже неугомонные Тёсю, казалось, поутихли: давно не слышно было на улицах крика "Тэнтю!", никого не находили ранним утромв собственной спальне лежащим в луже крови - и хорошо, если с лежащей рядом головой...
Тихо было и в поместье Такими - огромном пустом доме за белой стеной, с большим и не менее пустым садом. В тихих коридорах там прятались веками непотревоженные тени, в домашнем храме бесшумно дымились ароматные палочки перед светлым ликом замершей с ребенком на руках Каннон, несколько свечей бросали неясные отблески на поминальные таблички с полустертыми именами - да хозяину и незачем их читать, все имена он помнит наизусть - на тяжелые завесы, на стойку с уложенным на нее дорогим но-дати - и на усталое, серьезное лицо самого господина Сигурэ.
Господин Сигурэ сидел, облокотившись на подушку, и сосредоточенно рассматривал небольшой листок желтоватой бумаги с неровным плетением строк.
- Сво... еб... дд... ши... - бормотал он, качая головой. - По-китайски, что ли? Ох уж эта современная молодежь, родного языка им не хватает. - он потер переносицу и снова вернулся к письму. - "И я решил..." - о, он решил. Это хоть понятно.... "начальство далеко, а ты - блузка"... Что?! - Такими Сигурэ вздохнул, встал, подозвал слугу. Слуга принес кувшин и тазик для умывания.
Промыв глаза, князь попытался вернуться к чтению. Блузка никуда не делась. Еб дд ши - тоже.
- Вот и что он этим хотел сказать, спрашивается? - покачал головой Сигурэ, перечитывая строки. - Решил он, что я блузка, надо же... Хорошо же! Будем считать, что писалось это не в совсем адекватном и трезвом состоянии и попробуем продолжить чтение.
За долгие годы одиночества он привык говорить сам с собой, обсуждать с собой новости, старости и странности... или вот сам с собою разбирать письмо.
- Эх, всем хорош Гэнтацу-доно, но почерк, почерк! Итак, решил он, что я блузка и - что? Ах, не откажу... откажу... да, это определенно "откажешь", но кому? А, хитокири. Надо же, как четко и разборчиво написано, сразу видно, рука набита... - ему ужасно, ужасно не хватало рядом названного брата. Мало того, что тот ухитрялся разбирать даже рукописные гайдзинские тексты, он ведь еще и смеялся бы его шуткам, и обязательно бы ввернул пару слов, вроде бы совсем обычных, но от них стало бы удивительно смешно сперва - а потом, еще несколько недель, было бы от них тепло. Или так казалось сейчас, когда брата давным-давно не было в живых, и даже в немертвых? Сигурэ тихо вздохнул, мысленно молясь за упокой беспутной и святой душеньки - и вернулся к письму.
- Итак, хитокири я не откажу. Какому-то. А нет, нет, вроде выходит разобрать... пш... пшу... пшуему?! Это еще что?! - князь покачал головой, сложил письмо, развернул, посмотрел свежим взглядом.
- "Не откажешь пшуему хитокири", - радостно сообщили ему корявые строки.
- Пшуий он наш. Шпынь ненадобный и пшуий хитокири, о милости молящий... блузку. Интересно, кстати, как правильно - пшуий или, например, пшуевый? Или пшуёвый? - что-то подсказывало, что последнее, но Сигурэ считал это что-то недостойным истинного самурая.
Поразмыслив, он все-таки отложил письмо в сторону и велел принести себе чаю.
***
Такими Сигурэ любил пить чай здесь, в этой молельной, где вокруг были - пусть и покойные, но - друзья, а Каннон смотрела так ласково и чуть печально, будто и у нее был единственный - среди живых - друг-хитокири, который заявляется в гости только в том случае, если не хватает сил доползти до конспиративной квартиры, а потеря крови превышает допустимую раза в два. Хотя что уж там, конечно, он у нее был, у милосердной владычицы! Все мы у нее есть, были и будем, да покроет она нас своим покрывалом...
- Хоть письма пишет, - сказал он то ли самому себе, то ли своим покойникам. - Только вот читать их хоть и весело, а бесполезно. Потом все равно приходится у него же уточнять, что он имел в виду...
И вспомнилось, как сам он, по молодости и по глупости, развлекался написанием писем своему сердитому шурину. Тот, человек совершенно в эмоциях несдержанный, едва прочитав первые строки, ревел раненым онагром и требовал, чтоб письмо читал его младший друг, юноша нежный и очень приятный во всех отношениях. Видимо, так шурин надеялся скрасить впечатление от сурового указания на его ошибки в личной и общественной жизни, которым и были посвящены в большинстве письма молодого Сигурэ.
Стоило вспомнить гневный рев шурина и его замечательное "Да он же меня просто обидеть хочет!", как на губах расплылась непрошеная улыбка. Странное дело - смерть: иногда она примиряет с теми, кто, казалось бы, должен бы стать кровником и врагом навеки. Остается только хорошее и забавное. Да, веселое, веселое было времечко - как бы страшно ни аукнулось потом это веселье.
И Сигурэ отпил еще чая - терпкого, сладковатого тэ гуань инь - глядя на табличку с именем шурина и слегка отсалютовав ему чашкой. Как говорил другой славный человек - точнее, они - за здоровье дорогого покойника, чтоб ему на том свете хорошо жилось!
Стоило вспомнить этого хорошего они, как пришли новые картинки и вспомнился друг этого хорошего они и его вопль, позаимствованный, кажется, из какого-то вульгарного гайдзинского романчика - много их расплодилось, совершенно бессмысленных и беспощадных к разуму читателя. Помнится, кто-то как дал им меткую кличку, по основному содержанию - "оргазьмы" - так и пошло в народ. И из этих-то оргазьмов и позаимствовал тот молодой балбес гениальный вопль по-гайдзински: "Die in Hell and fuck in shit!" - который, как оказалось позже, был еще и осмыслен. Ну, относительно, конечно.
- Да, не стоило об этом Гэнтацу-куну рассказывать, - задумчиво улыбнулся Сигурэ. - А то он когда на гайдзинов идет, использует эту интересную формулу вместо традиционного "Тэнтю!". Впрочем, не заслужили эти нехорошие люди небесной кары, и получают по справедливости, образу и подобию...
А тем временем письмо терпеливо ждало, когда хозяин дома отдаст дань воспоминаниям и вернется к нему, и наконец, дождалось.
- Итак, не откажу я пшуему хитокири в... мелком ироде?! - потрясся князь. - Интересно, зачем ему Ирод сдался - и с чего он взял, что этот Ирод у меня есть, да еще мелкий? Нет, нет, это совсем абсурд выходит. Наверное, имелось в виду что-нибудь другое. Например, не ирод, а... так, ярости? Но при чем тут ярость? Хорошо, пропущу. Итак, в мелком чем-то там, странная закорючка, пушить его... под крышу! Лосьего гостеприимного дома, - Сигурэ несколько нервно засмеялся: вроде и забавно было, и в то же время несколько неловко перед отсутствующим другом - тот ведь писал, старался.
Гэнтацу оправдывался, что его учили писать только так, и это не издевательство, а принятый ныне стиль каллиграфии, золотая нить. Сигурэ со вздохом соглашался и объяснял, что его, увы, учили писать (и читать) в совершенно ином стиле, пусть и менее красивом, но куда более разборчивом, а потому он и теряется слегка, разбирая один знак от другого в легкой нисходящей волнистой линии из слитно написанных слов.
- Может быть, в конце пояснение будет? Но нет. "Так как обо всем написанном повторяться бессмысленно, а бумаги немного, наилучшие вам пожелания, Сигурэ-доно". Вот все бы письмо так написал, а нет же, только самое бесполезное! - Сигурэ покачал головой и принялся перечитывать - со спотыканиями, блузками, иродами и прочими красотами стиля - перечитывать письмо единственного - среди живых - друга, постепенно - раза с третьего - вникая наконец в смысл и уясняя, что тот просится заночевать пару дней, пока будет в столице, и радуясь этой вести...
Не успел он дочитать письмо, как бесшумный слуга зашел и вполголоса доложил, что у ворот стучится какой-то оборванец, просит хозяина. Назвался - Гэнтацу.
***
И Сигурэ легко, птицей, сорвался с места навстречу нежданному гостю - встречать, провожать в дом, осматривать раны, выслушивать очередную, по мнению Гэнтацу, забавную историю о том, как эти раны были получены...
А старый дом словно ненадолго ожил: лик Каннон засиял в свете свечей, и казалось, младенец у нее на руках чуть улыбается, а катана посверкивает особенно бодро и грозно, и даже тяжелые занавеси выглядели не так мрачно, а тени в коридорах с недовольным шелестом прятались по углам.
А Гэнтацу говорил - весело, много, непривычно для этого дома громко - о том, что не повезло, сцепился с неадекватом Идзо, и вот - результат!
- Нельзя с ним спорить, видите ли, Сигурэ-сэмпай, нельзя. Он неадекватен, а мы, хитокири, в обороне слабоваты: убить, конечно, убьем, но самих нас как бы не мертвыми тоже унесли, сами понимаете. Вот и вышел мне этот спор и боком, и ребром, и по плечу еще прошелся - но это ведь все мелочи, вон, маленький хитокири вовсе чуть на тот свет не отправился. Маленький он, видите ли.
- И где же он поправляет свое здоровье? - спрашивал Сигурэ, осторожно накладывая повязку на поврежденные ребра.
- А, там, у наших. Он ведь не я, он ведь живое сокровище и гарант конституции... победы, сиречь, этой конституции надо всеми другими. Ему уход нужен, а я - что я? Сами понимаете, на ногах стою - хорошо, не стою - так псам в грязи самое место.
А Сигурэ кивал, и хмурил собольи брови, и ободряюще улыбался, и смеялся шуткам, даже самым заезженным, и думал, что все-таки очень хорошо, когда есть живые друзья.
А о чем думал Хитокири Сишио - знал разве что он сам, а может и он не знал, потому что этот хитокири бездумно болтал, глядя в потолок и чувствуя спиной прохладную чистоту свежей белой простыни, а рукой - руку друга, который никогда не бросит и всегда поможет, и мир был похож на рай, а рай - на сон из тех, что снятся замерзающим в морозные ночи.
А снаружи шел дождь, и волосы у Сишио были чуть влажными, а капли стучали по желтой черепице:
- Что-то дальше, что-то дальше, что-то дальше?
Но их никто не слушал.
Фандом: "Бедолага" ("Реквием") и личные глюки.
Персонажи: Сигурэ практически соло, Такагацу
Предупреждение: ну, ООС же?
Краткое содержание: хреновый почерк превращает чтение письма в интересное занятие!
Посвящается: автору оригинального письмеца.
Примечание: 1. Текст письма и все... эээ.. разночтения - абсолютно реальны.
2. В этой истории есть одна фишка. Кто ее увидит - ну, молодец же)
читать дальше
Одиночества боятся даже духи.
из "Руководства к гаданиям" Абэ-но Сэймея
из "Руководства к гаданиям" Абэ-но Сэймея
Сентябрь потихоньку сменился октябрем. Пестрые листья носились по ветру вспугнутой стаей птиц, рыжей лисой смотрела из сплетенья оголенных веток осень, дождь сменялся дождем, и холодный вечер - промозглым утром. По мостовым текли целые мутные реки, и люди без нужды старались не высовываться из-под надежной защиты своих домов. Даже неугомонные Тёсю, казалось, поутихли: давно не слышно было на улицах крика "Тэнтю!", никого не находили ранним утромв собственной спальне лежащим в луже крови - и хорошо, если с лежащей рядом головой...
Тихо было и в поместье Такими - огромном пустом доме за белой стеной, с большим и не менее пустым садом. В тихих коридорах там прятались веками непотревоженные тени, в домашнем храме бесшумно дымились ароматные палочки перед светлым ликом замершей с ребенком на руках Каннон, несколько свечей бросали неясные отблески на поминальные таблички с полустертыми именами - да хозяину и незачем их читать, все имена он помнит наизусть - на тяжелые завесы, на стойку с уложенным на нее дорогим но-дати - и на усталое, серьезное лицо самого господина Сигурэ.
Господин Сигурэ сидел, облокотившись на подушку, и сосредоточенно рассматривал небольшой листок желтоватой бумаги с неровным плетением строк.
- Сво... еб... дд... ши... - бормотал он, качая головой. - По-китайски, что ли? Ох уж эта современная молодежь, родного языка им не хватает. - он потер переносицу и снова вернулся к письму. - "И я решил..." - о, он решил. Это хоть понятно.... "начальство далеко, а ты - блузка"... Что?! - Такими Сигурэ вздохнул, встал, подозвал слугу. Слуга принес кувшин и тазик для умывания.
Промыв глаза, князь попытался вернуться к чтению. Блузка никуда не делась. Еб дд ши - тоже.
- Вот и что он этим хотел сказать, спрашивается? - покачал головой Сигурэ, перечитывая строки. - Решил он, что я блузка, надо же... Хорошо же! Будем считать, что писалось это не в совсем адекватном и трезвом состоянии и попробуем продолжить чтение.
За долгие годы одиночества он привык говорить сам с собой, обсуждать с собой новости, старости и странности... или вот сам с собою разбирать письмо.
- Эх, всем хорош Гэнтацу-доно, но почерк, почерк! Итак, решил он, что я блузка и - что? Ах, не откажу... откажу... да, это определенно "откажешь", но кому? А, хитокири. Надо же, как четко и разборчиво написано, сразу видно, рука набита... - ему ужасно, ужасно не хватало рядом названного брата. Мало того, что тот ухитрялся разбирать даже рукописные гайдзинские тексты, он ведь еще и смеялся бы его шуткам, и обязательно бы ввернул пару слов, вроде бы совсем обычных, но от них стало бы удивительно смешно сперва - а потом, еще несколько недель, было бы от них тепло. Или так казалось сейчас, когда брата давным-давно не было в живых, и даже в немертвых? Сигурэ тихо вздохнул, мысленно молясь за упокой беспутной и святой душеньки - и вернулся к письму.
- Итак, хитокири я не откажу. Какому-то. А нет, нет, вроде выходит разобрать... пш... пшу... пшуему?! Это еще что?! - князь покачал головой, сложил письмо, развернул, посмотрел свежим взглядом.
- "Не откажешь пшуему хитокири", - радостно сообщили ему корявые строки.
- Пшуий он наш. Шпынь ненадобный и пшуий хитокири, о милости молящий... блузку. Интересно, кстати, как правильно - пшуий или, например, пшуевый? Или пшуёвый? - что-то подсказывало, что последнее, но Сигурэ считал это что-то недостойным истинного самурая.
Поразмыслив, он все-таки отложил письмо в сторону и велел принести себе чаю.
***
Такими Сигурэ любил пить чай здесь, в этой молельной, где вокруг были - пусть и покойные, но - друзья, а Каннон смотрела так ласково и чуть печально, будто и у нее был единственный - среди живых - друг-хитокири, который заявляется в гости только в том случае, если не хватает сил доползти до конспиративной квартиры, а потеря крови превышает допустимую раза в два. Хотя что уж там, конечно, он у нее был, у милосердной владычицы! Все мы у нее есть, были и будем, да покроет она нас своим покрывалом...
- Хоть письма пишет, - сказал он то ли самому себе, то ли своим покойникам. - Только вот читать их хоть и весело, а бесполезно. Потом все равно приходится у него же уточнять, что он имел в виду...
И вспомнилось, как сам он, по молодости и по глупости, развлекался написанием писем своему сердитому шурину. Тот, человек совершенно в эмоциях несдержанный, едва прочитав первые строки, ревел раненым онагром и требовал, чтоб письмо читал его младший друг, юноша нежный и очень приятный во всех отношениях. Видимо, так шурин надеялся скрасить впечатление от сурового указания на его ошибки в личной и общественной жизни, которым и были посвящены в большинстве письма молодого Сигурэ.
Стоило вспомнить гневный рев шурина и его замечательное "Да он же меня просто обидеть хочет!", как на губах расплылась непрошеная улыбка. Странное дело - смерть: иногда она примиряет с теми, кто, казалось бы, должен бы стать кровником и врагом навеки. Остается только хорошее и забавное. Да, веселое, веселое было времечко - как бы страшно ни аукнулось потом это веселье.
И Сигурэ отпил еще чая - терпкого, сладковатого тэ гуань инь - глядя на табличку с именем шурина и слегка отсалютовав ему чашкой. Как говорил другой славный человек - точнее, они - за здоровье дорогого покойника, чтоб ему на том свете хорошо жилось!
Стоило вспомнить этого хорошего они, как пришли новые картинки и вспомнился друг этого хорошего они и его вопль, позаимствованный, кажется, из какого-то вульгарного гайдзинского романчика - много их расплодилось, совершенно бессмысленных и беспощадных к разуму читателя. Помнится, кто-то как дал им меткую кличку, по основному содержанию - "оргазьмы" - так и пошло в народ. И из этих-то оргазьмов и позаимствовал тот молодой балбес гениальный вопль по-гайдзински: "Die in Hell and fuck in shit!" - который, как оказалось позже, был еще и осмыслен. Ну, относительно, конечно.
- Да, не стоило об этом Гэнтацу-куну рассказывать, - задумчиво улыбнулся Сигурэ. - А то он когда на гайдзинов идет, использует эту интересную формулу вместо традиционного "Тэнтю!". Впрочем, не заслужили эти нехорошие люди небесной кары, и получают по справедливости, образу и подобию...
А тем временем письмо терпеливо ждало, когда хозяин дома отдаст дань воспоминаниям и вернется к нему, и наконец, дождалось.
- Итак, не откажу я пшуему хитокири в... мелком ироде?! - потрясся князь. - Интересно, зачем ему Ирод сдался - и с чего он взял, что этот Ирод у меня есть, да еще мелкий? Нет, нет, это совсем абсурд выходит. Наверное, имелось в виду что-нибудь другое. Например, не ирод, а... так, ярости? Но при чем тут ярость? Хорошо, пропущу. Итак, в мелком чем-то там, странная закорючка, пушить его... под крышу! Лосьего гостеприимного дома, - Сигурэ несколько нервно засмеялся: вроде и забавно было, и в то же время несколько неловко перед отсутствующим другом - тот ведь писал, старался.
Гэнтацу оправдывался, что его учили писать только так, и это не издевательство, а принятый ныне стиль каллиграфии, золотая нить. Сигурэ со вздохом соглашался и объяснял, что его, увы, учили писать (и читать) в совершенно ином стиле, пусть и менее красивом, но куда более разборчивом, а потому он и теряется слегка, разбирая один знак от другого в легкой нисходящей волнистой линии из слитно написанных слов.
- Может быть, в конце пояснение будет? Но нет. "Так как обо всем написанном повторяться бессмысленно, а бумаги немного, наилучшие вам пожелания, Сигурэ-доно". Вот все бы письмо так написал, а нет же, только самое бесполезное! - Сигурэ покачал головой и принялся перечитывать - со спотыканиями, блузками, иродами и прочими красотами стиля - перечитывать письмо единственного - среди живых - друга, постепенно - раза с третьего - вникая наконец в смысл и уясняя, что тот просится заночевать пару дней, пока будет в столице, и радуясь этой вести...
Не успел он дочитать письмо, как бесшумный слуга зашел и вполголоса доложил, что у ворот стучится какой-то оборванец, просит хозяина. Назвался - Гэнтацу.
***
И Сигурэ легко, птицей, сорвался с места навстречу нежданному гостю - встречать, провожать в дом, осматривать раны, выслушивать очередную, по мнению Гэнтацу, забавную историю о том, как эти раны были получены...
А старый дом словно ненадолго ожил: лик Каннон засиял в свете свечей, и казалось, младенец у нее на руках чуть улыбается, а катана посверкивает особенно бодро и грозно, и даже тяжелые занавеси выглядели не так мрачно, а тени в коридорах с недовольным шелестом прятались по углам.
А Гэнтацу говорил - весело, много, непривычно для этого дома громко - о том, что не повезло, сцепился с неадекватом Идзо, и вот - результат!
- Нельзя с ним спорить, видите ли, Сигурэ-сэмпай, нельзя. Он неадекватен, а мы, хитокири, в обороне слабоваты: убить, конечно, убьем, но самих нас как бы не мертвыми тоже унесли, сами понимаете. Вот и вышел мне этот спор и боком, и ребром, и по плечу еще прошелся - но это ведь все мелочи, вон, маленький хитокири вовсе чуть на тот свет не отправился. Маленький он, видите ли.
- И где же он поправляет свое здоровье? - спрашивал Сигурэ, осторожно накладывая повязку на поврежденные ребра.
- А, там, у наших. Он ведь не я, он ведь живое сокровище и гарант конституции... победы, сиречь, этой конституции надо всеми другими. Ему уход нужен, а я - что я? Сами понимаете, на ногах стою - хорошо, не стою - так псам в грязи самое место.
А Сигурэ кивал, и хмурил собольи брови, и ободряюще улыбался, и смеялся шуткам, даже самым заезженным, и думал, что все-таки очень хорошо, когда есть живые друзья.
А о чем думал Хитокири Сишио - знал разве что он сам, а может и он не знал, потому что этот хитокири бездумно болтал, глядя в потолок и чувствуя спиной прохладную чистоту свежей белой простыни, а рукой - руку друга, который никогда не бросит и всегда поможет, и мир был похож на рай, а рай - на сон из тех, что снятся замерзающим в морозные ночи.
А снаружи шел дождь, и волосы у Сишио были чуть влажными, а капли стучали по желтой черепице:
- Что-то дальше, что-то дальше, что-то дальше?
Но их никто не слушал.
@темы: Шишио Макото, Такими Сигурэ, Фэнфикшн, Остальные
-
-
22.02.2012 в 14:57Очень ждем еще зарисовок. Мне особенно нравится, где оба хитокири вместе)))) Вообще, очень интересная идея сделать Кеншина и Шишио друзьями в прошлом!
-
-
22.02.2012 в 15:36да, мне эти ребята тоже очень нравятся, притом оба
А идея насчет Гэнтацу - это вообще
-
-
22.02.2012 в 16:50И мне!))))) Маленький хитокири и длинный хитокири)))))))))
-
-
23.02.2012 в 00:06Настолько настроенчески написано, просто чудесно. Очень надеюсь увидеть новые!
-
-
23.02.2012 в 14:27-
-
23.02.2012 в 15:14Спросить "что вы в виду-то имели О_о?!"
-
-
23.02.2012 в 15:18Ну, разве что))))))))))))))