Совсем простая загадочка.

[Боевая_Бабушка]

В сообществе тихо, на улице сыро, работы много, фанфики укоризненно смотрят из папки большими печальными глазами.

Надо срочно поднимать настроение.

Загадаю-ка я вам совсем простую загадочку. Кто из вас правильно назовёт имя одной девчонки?

Девчонка как девчонка, ничего особенного. Некоторые лисицы и прочие хищники думают, что она — просто мокрая курица, но они ох как ошибаются!

Храбростью и силой духа она даст сто очков вперёд и матёрым волкам, и цепным псам, а в серьёзной ситуации может действовать быстро и с выдумкой.

А ещё она носит синий бантик и дружит с рыжим парнем — очень порядочным, патологически честным... и обладающим на редкость скверной репутацией.

Угадали? Тогда заглядывайте под кат и проверяйте:

Тутта Карлсон — первая и единственная, несравненная подружка Людвига Четырнадцатого Ларссона.

@темы: Юмор

---

Мини кросовер

[Боевая_Бабушка]

А у нас с О-Барой опять приключился совместный проект. Сюжет и текст полностью принадлежат О-Баре, а я подключилась в роли рисовальщика-компилятора.

Это — фанфик-кросовер «Бродяги» с одним из любимых сериалов О-Бары. Как мне кажется, у Кеншина там получилось точное попадание в характер, а сериальная часть легко воспринимается людьми, даже незнакомыми с первоисточником — типажи достаточно узнаваемы.

Ознакомиться можно тут: admaguerrero.narod.ru/cassia_fan_art_38.html

Приятного чтения

@темы: Химура Кеншин, Юмор, Размышления, Фэнфикшн

---

Интересуюсь чужим мнением

[жестокий слэшер]

В который раз пересмотрела ОВАшку "Воспоминания". И снова чувства затопили меня с головой - жаль Кеншина, жаль Томоэ и их возможную счастливую жизнь...
И один момент натолкнул меня на размышления. То, что Кеншин полюбил Томоэ, понятно и без всяких слов. Просто за то, что она такая добрая есть (даже в манге, в конце, Кеншин сказал Каору, что доброты Томоэ хватило бы на всех них)).
А вот за что Томоэ полюбила Кеншина и (на Ваш взгляд, разумеется!) полюбила ли так, как любила Киёсато? В конце, когда, умирая, она оставила ему вторую часть шрама, она сказала "Прости, любимый". Кому она это сказала? Кеншину - за то, что причинила боль порезом? Или Киёсато - за то, что не смогла отомстить, убив?
В общем, очень интересно чужое мнение.)

@темы: Химура Кеншин, Юкиширо Томоэ, Размышления, Вопросы

---

Помогите найти арт

[жестокий слэшер]

Доброго вечера! Ищу картинку, она давно-давно была у меня на старом компе, пока не снесли Винду. Теперь ищу ее снова, спустя пару лет.)
Арт был жутко трогательным и светлым (в плане рисовки). На нем изображены Кеншин и Каору на могиле Томоэ. Каору сидела и молилась, а ее рук касался призрак Томоэ. Вроде так.
Буду признательна! :-)

---

Где Баттосай?

[Боевая_Бабушка]

Так называется фанфик, на который я набрела вчера на фикбуке. Забавный фанфик с остроумной гиперболой на тему главной идеи фикс большинства злодеев манги — найти и убить Баттосая.

И тут вспомнила я, что у меня в закромах Родины завалялся стишок на эту же тему... ну, почти. И подумала, а почему бы благородному дону Боевой Бабушке не выложить его в сообщество?

НЕ БУДИТЕ ВО МНЕ БАТТОСАЯ...

Что за мода пошла такая

У волков из минувших дней?

Становись, говорят, Баттосаем,

Да и всё! Никаких гвоздей!

И добро бы псих безыдейный,

Как Джинье на весь мозг больной,

Но и Сайто — мужик семейный

И, казалось бы, с головой.

Что от этого им за радость?

Или скучно стало кому?

Или всё же заела зависть?

Так, осмелюсь спросить, к чему?

Не к тому же, что я таскаю

Тяжести, подметаю двор

И как рыжий бельё стираю!

Так об чём тогда разговор?

Если зависть достала тупо,

Я не думаю вам мешать —

Ноги в руки, бадейку в зубы

И вперёд, господа, стирать!

Так ведь нет, чем заняться делом,

Жить, и жить не мешать другим,

Пристают ко мне оголтело —

Подавай Баттосая им!

Я у доктора, у соседа,

Потихоньку вчера спросил:

Может вирус какой-то это

Наших «бывших» теперь скосил?

Доктор весь засветился прямо:

— Нет, идей они набрались

От гайджинов из Йокогамы

И прониклись «идеей фикс».

Ну, не знаю — больны, здоровы,

С головой перестали дружить…

Вот моё последнее слово,

Чур, потом меня не винить!

Всех сегодня ПРЕДУПРЕЖДАЮ,

Если кто-то ещё хоть раз

Будет лезть ко мне с Баттосаем…

Тот конкретно ПОЛУЧИТ В ГЛАЗ!

P.S.: Честное слово, к безобразному выбиванию глаза Чоу в 3-ей ОВЕ это не имеет никакого отношения!

Сочинила, когда ещё и не слыхала об этом, и имела в виду максимум фигнал ))

@темы: Юмор, Фэнфикшн

---

Rurouni Kenshin - мюзикл

[MariaMirrabella]

Здравствуйте!
Надеюсь, что новость по теме сообщества))
Прочитала вот здесь вконтакте: ожидается, что в январе-феврале 2016 года театром Такарадзука будет поставлен мюзикл по Rurouni Kenshin (るろうに剣心 ; Бродяга Кэнсин).
Главные роли исполнят Сагири Сэина (早霧 せいな ;на фото справа) и Сакихи Мию (咲妃 みゆ ; на фото слева).

Интересно, какая часть истории ляжет в основу сюжета?

@темы: Новости

---

Печальный фик

[Боевая_Бабушка]

Название: Один день, одно предательство.

Автор: Боевая_Бабушка

Жанр: драма, психология, философия

Рейтинг: наверное, всё-таки отсутствует

Краткое содержание: Очень точно выражается названием — одни сутки 1864 года и один заговор, который успел за эти сутки сложиться. И никакой загадки — только путанный мир душ человеческих.

Небольшое примечание. Если вы хотите услышать голоса героев так, как их слышала я, то Старик говорит голосом Армена Джигарханяна, а Иидзука — голосом Леонида Филатова.

______________________________________________________

1

Проснулся Иидзука c тяжёлой головой и противным осадком в душе. Ничего странного: тяжёлая голова после попойки — дело обычное, а дрянь в душе возникала всякий раз, когда Иидзука думал о будущем. Обычно он подбадривал себя мыслью «я проснулся живым, и это уже хорошо», но в этот раз, едва он открыл глаза, в голове возникла звенящая пустота. Он был в незнакомом месте. И в его обстоятельствах этого было достаточно, чтобы понять: он жив временно и по чистейшему недоразумению.

Иидзука закрыл глаза и постарался придумать себе какое-нибудь утешение. Может быть, он просто свалился пьяным в канаву, и его подобрала какая-нибудь добрая душа? А может, он допился до того, что не узнаёт собственное жилище? Всё это было маловероятно, и больше напоминало безумные надежды, чем действительность. Он снова открыл глаза и приготовился к худшему.

Худшее не заставило себя ждать. Оно появилось в поле зрения в виде могучего старца и уселось напротив.

— Как чувствуете себя, Иидзука-сан? — спросил Старик с вежливой издёвкой.

«Как падаль», — подумал Иидзука, а вслух спросил:

— С кем имею честь?..

— С врагами, Иидзука-сан... или с друзьями, это уж как повернётся.

Старик сделал знак кому-то за дверью, и перед ним во мгновение ока поставили курительный прибор.

— Давайте я сразу вам всё объясню, — невнятно произнёс он, раскуривая трубку. — Вчера вы много выпили. Скверная привычка, Иидзука-сан; если вы вернётесь живым, вам придётся от неё отказаться.

Иидзука осторожно сел (голова ужасно трещала), но ничего не сказал. Только дурак станет перебивать врага, если он рассказывает тебе, как ты облажался.

Старик ещё немного попыхтел трубкой, и наконец продолжил:

— Нам не пришлось слишком уж стараться, всё получилось само собой: вы отбились от своих, и дальше гуляли уже за компанию с нашим человеком. Вы души в нём не чаяли и считали своим лучшим другом. Но самое главное, когда он задал вам один-единственный интересующий нас вопрос, вы так смеялись, что даже ответили на него.

Иидзука прикрыл глаза. Если бы он не был в руках врагов, он бы застонал и рухнул на пол, потому что этот фрагмент вчерашних разрозненных воспоминаний в тот же миг вспыхнул в его памяти.

Иидзука смеялся. Этот милый человек — его спутник, дурень, олух, деревенский лопух — так его насмешил!

— А ещё говорят, — сказал деревенский лопух с самым серьёзным лицом, — что Баттосай такого роста, что даже в ворота храма не может войти, не наклонившись. Удивительно, что такого человека не могут найти!

В доску пьяный Иидзука сделал несколько попыток ответить, но всякий раз взрывался смехом.

— Неудивительно, совсем неудивительно, — сказал он наконец, вытирая слёзы. — Совсем неуди… вительно, что такого человека не могут найти! Когда и… ищешь могучего великана, сто раз пройдёшь мимо хилого сопляка, росточком чуть повыше собственного ме… ча… — дальше Иидзука говорить не смог и снова закатился от смеха.

Больше они про Баттосая не говорили — в ход пошли другие киотские сплетни. «Деревенский лопух» был не таким дураком, чтобы вызывать лишние подозрения: много выпивки, несколько заведомо абсурдных предположений, и сказано было достаточно, чтобы потянуть чуть заметную ниточку и размотать весь клубок.

«Я — труп , — подумал Иидзука. — Как бы ни повернулось, я — труп».

Старик, между тем, хорошенько затянулся и добавил:

— Если это дойдёт до ваших соратников, вас, конечно, убьют. Кáцура отдаст приказ, и ваш же распрекрасный Баттосай, снесёт вам голову. А если вы откажетесь побеседовать с нами, мы постараемся, чтобы они об этом узнали. С другой стороны… — старик прервался, чтобы выбить трубку, и Иидзука едва не заскрипел зубами от такого издевательства, — с другой стороны, если вы согласитесь побеседовать и будете с нами честны, никто ничего не узнает, и вы забудете об этой неприятности, как о страшном сне. Что скажете?

Иидзука вздохнул. Что тут можно было сказать, когда всё было ясно без лишних слов.

— Дайте выпить, — сказал он. — Не люблю беседовать на больную голову.

* * *

2

— Для начала, — сказал Иидзука, когда ему немного полегчало, — давайте договоримся об оплате. Вы — умный человек, и понимаете, что опасно держать людей страхом. Те, кто служит из страха, служат плохо и могут сделать любую глупость, как во вред себе, так и во вред вам. Я скажу вам чего хочу.

Он сам не мог сказать, почему так внезапно успокоился и почувствовал едва ли не безмятежность. Возможно, это было спокойствие обречённого, а может быть в будущем перед ним вдруг забрезжил просвет, которого он не видел с тех самых пор, как началась смута. Сейчас он вдруг с необычайной ясностью осознал, что его величайший провал есть величайшая удача, и чем бы не закончилась гражданская война, он будет жив.

Охватив ладонями чашку с чаем, он сказал, любуясь отблесками солнца на поверхности золотистого напитка:

— Я хочу, чтобы вы не избавились от меня потом, когда я стану вам не нужен. Просто забудьте обо мне и дайте мне насладиться спокойной жизнью. Возможно, я и не самый большой умник в этом мире, но мне тоже хватит ума забыть о вашем существовании. Если же наш сегодняшний разговор не станет последним, и вы захотите побеседовать со мной о чём-нибудь ещё, тогда мы просто совершим равноценный обмен — информацию за деньги. Согласны?

Старик кивнул и поднёс чашку к губам.

Нет, они не искали могучего великана. Они искали человека неприметного, зрелого и опытного. Вернее всего — самурая или рóнина. Или же одного из безродных учеников одержимого Такеши Ханпейты. Но как оказалось, искали не того и не там.

Химура Кéншин. Не зрелый, не опытный и не самурай. Никогда не посещал ни одну из школ кендзюцу. Такеши Ханпейту видел один или два раза издали, при этом они оба даже не догадывались о том, что один из них — главный вдохновитель «кары небес», а другой — один из самых эффективных исполнителей. И внешность у него оказалась совсем не такая, какую может позволить себе хитокири: маленький рост, рыжие волосы, блёклые, словно бы выцветшие глаза. И последние два месяца — длинный резаный шрам на левой щеке.

— Так что вы хотите знать? Я, вроде бы, всё рассказал. Имя, возраст, внешность — этого вполне достаточно, чтобы узнать его на улице.

Старик снова кивнул:

— Совершенно верно. Вполне достаточно, чтобы узнать на улице, но недостаточно, чтобы убить. Чтобы убить опасного человека нужно знать о нём всё. Характер, особенности, привычки, семейные связи, ближайших друзей. Нужно знать, как он думает, даже как дышит.

Иидзука потускнел.

— Да нет у него ни друзей, ни семейных связей. Щенок приблудный… — он запнулся, ловя себя на внезапной мысли, что возможность вволю позлословить о соратниках (с этой минуты уже бывших) доставляет ему мелочную, но всё-таки радость. Нет, решительно невозможно было ни с кем из своих отвести душу и разобрать по косточкам товарищей по оружию! «Надо же, — подумал он, — сколько интересного узнаёшь о себе, сбиваясь с праведного пути». А вслух сказал:

— Нет, прижать его с этой стороны у вас не получится. Сам — никто, пришёл ниоткуда, не дружит ни с кем. Как тайный палач он безупречен.

— Безупречных людей не бывает, — тягуче проскрипел Старик. — Все мы бываем слабыми и жалкими. Нужно только понять, что нас делает такими. Движения души пробиваются через самую толстую скорлупу, проявляясь в мелочах. Неважно, чем ты прикрываешься: болтовнёй или молчанием, смехом или угрюмым видом, возвышенными речами или вульгарным цинизмом — твоя истинная натура лезет изо всех дыр. И чем ты моложе, чем неопытнее, тем больше этих трещин в твоей скорлупе.

«Хотел бы я увидеть хоть одну из твоих трещин», — угрюмо подумал Иидзука.

— Вы многого от меня ждёте, уважаемый, — ядовито сказал он, изобразив приличествующее раздумье. — Ещё вчера я не знал, что мне предстоит такая беседа и не подготовился должным образом.

Старик бросил на него острый и злой взгляд. И сразу оставил даже подобие вежливости:

— Шутишь?

Иидзука ответил ему таким же злым взглядом и широкой улыбкой:

— А шучу. Но говорю правду. Продаю чистую правду за свою жизнь. Подумайте сами, с чего бы мне прежде шпионить за мальчишкой? Пусть он хоть самый распрекрасный хитокири в Киото, что мне с того? Ни поговорить с ним, ни позубоскалить, даже и над ним пошутить интереса особого нет. Так откуда мне знать все эти ваши мелочи?

Старик отставил чашку в сторону. Взгляд у него был нехороший, и сам он вдруг стал похож на старого тигра, поэтому Иидзука поспешил напомнить себе, что пока ещё не получил никаких гарантий. Старик усмехнулся и показал зубы:

— Ну, если правду, то шути. Только не увлекайся. А то увлечёшься да и соврёшь, а врать тебе сейчас никак нельзя... Что же ты хочешь предложить?

«Вот оно! — Иидзука почувствовал, как сердце его дрогнуло и забилось быстрее, — Либо я нашёл трещину в твоей скорлупе, Старик, либо сегодня я умру».

— Назначьте разумное время, за которое я мог бы присмотреться к нему и собрать информацию, и место нашей встречи. И приготовьте золото: вы застали меня врасплох, всё что знал, я выложил. А что сверх того — то денег стоит.

Старик прикрыл глаза и кивнул:

— Хорошо говоришь. Умно. Три недели тебе срок. И деньги будут. Ну, или смерть тебе будет, если обманешь. А место тебе сообщат, на этот счёт ты не волнуйся.

* * *

3

«Я нашёл трещину в твоей скорлупе, Старик, — думал Иидзука, возвращаясь домой. — Ты слишком умный. Выбирая между умным доводом и глупым, ты всегда выберешь умный, а это не всегда верно. Правду я тебе сказал: за Химурой шпионить мне было незачем, говорить с ним не о чем и подшучивать над ним тоже не резон. Но такой уж я видно человек, что делаю какие-то вещи просто так: присмотрюсь из любопытства, поболтаю и сам с собой, если собеседник молчаливый, да и посмеюсь над кем-нибудь без задней мысли — так, для красного словца. Так что много я мог бы порассказать тебе, Старик, и много порасскажу, но уже за твои деньги. Хотя деньги — что? Деньги, конечно, не повредят, а сегодня я отыграл у тебя главное. Расскажи я тебе всё, ты бы, пожалуй, убил меня за ненадобностью, а теперь у нас другой разговор. Коли ты платишь деньги, стало быть, я на тебя работаю, а коли работаю, найдутся у нас с тобой дела и помимо Химуры».

Иидзука шёл бодро, был он прибран и чист. Даром, что, оказавшись на свободе, вывалялся в грязи и порвал одежду. Добрые женщины из весёлого квартала — лучшие женщины в мире. Постоянному клиенту в их доме чем только не помогут: и накормят, и ванну согреют, и одежду постирают-починят, и приглядываться не станут, случайно ты её испортил или нарочно. А главное, если кто-то спросит, искренне посетуют, что господин Иидзука пришёл в ужасающем виде — никак целую ночь валялся по канавам, как жив-то остался? Верно говорят: где трезвый ровно идёт, там пьяный упадёт, а где трезвый спотыкается, там пьяный без труда добирается. А уж дальше он всё время был с ними, а оттуда — прямиком домой, пред зоркие очи строгой бабки оками.

Когда Иидзука добрался наконец до гостиницы, строгая бабка оками подавала ужин, и это было очень кстати: как хорошо ни позавтракаешь, а к вечеру всё равно проголодаешься. Кроме того, за едой можно было рассказать о ночных приключениях — с небольшими но очень существенными умолчаниями, и особенно задержаться на дневных — разговор о женщинах в мужской компании всегда будет уместен и тем более, если нужно слегка сместить акценты.

Балагурить не хотелось. Хотелось уйти к себе, улечься, и хорошенько перетрясти всё в голове, но когда это Иидзука отказывался от вечерних посиделок и весёлого разговора? Вот и теперь, присоединившись к остальным по необходимости, он быстро увлёкся и в скором времени уже чувствовал себя в своей стихии.

— Юдзё — лучшие женщины в мире! Кто с ними дружит, тот никогда не пропадёт, — он наставительно изрек свою давешнюю мысль, с удовольствием отмечая разницу между тем смыслом, который вкладывал в эти слова сам, и тем, который был доступен собеседникам, — Что бы со мной было, если бы не они!

— Что бы с вами было, если бы господин Кацура вас хватился, — угрюмо возразил Химура, поднимая голову от чашки.

«Вот это ты в точку попал, — подумал Иидзука. — Даже сам не знаешь, насколько в точку».

Кто-то одобрительно засмеялся, затеялся спор, как далеко должна простираться конспирация. Большинство склонялись к тому, что она нужна, но без фанатизма: Иидзука, конечно, хватил через край, но если не перехватывать… Да как и жить в наше время без удовольствий, когда сегодня ты жив, а завтра отправился на поиски нового воплощения?

«Ещё вчера я и сам так думал, — усмехнулся про себя Иидзука, — но это было вчера».

— Шляясь по ночам, быстрее нарвётесь. Или «хвост» притащите, — снова обронил Химура голосом, исполненным детского презрения ко всем их развлечениям. Выглядело это забавно, но возразить было нечего: если уж Баттосай говорит, что шляться по ночам глупо, значит, знает, о чём говорит.

— А давай, я тебя с собой возьму? — предложил Иидзука. — В следующий раз. Ты мою шкуру побережёшь, а я тебя с девочками познакомлю. А то несолидно как-то: уже Баттосай и ещё…

Кто-то поперхнулся, да и сам Иидзука побледнел, встретившись с тяжёлым взглядом Химуры, и поспешил поскорее проглотить последние слова.

— Понял. Понял. Уже молчу.

Хотел бы он знать, как чувствуют себя другие, под одной крышей с неуязвимым убийцей? – эта мысль часто приходила ему в голову.

Само по себе убийство для Иидзуки не много значило. Кто родился самураем, тот привык носить оружие; кто привык носить оружие, тот умеет убивать. В ссоре, в войне, за непочтительность — сколько столетий существуют самураи, столько существуют поединки и распри, и столько трепещет чернь перед их гордыней и вспыльчивостью. Это старо. Старо как мир и понятно. И убивать ради выгоды, благородных целей или наивных заблуждений — тоже понятно и старо.

Непонятен Иидзуке был сам Химура, со своим тяжёлым молчанием и безразличием ко всякому вознаграждению. Другой бы простолюдин, тем более мальчишка, заполучив меч да место среди людей благородного сословия, себя бы не помнил от радости, вкусил бы все удовольствия столицы и черпал жизнь полной горстью, пока она ещё не оборвалась! Химура не черпал. Напротив, казалось, чем дальше, тем упорнее он отказывался даже от тех скромных радостей, которым был привержен изначально. Последнее время он редко позволял себе даже выйти за пределы улицы, где стояла гостиница Охаги, если на то не было приказа. И в этом была какая-то ненормальность, которая не давала Иидзуке покоя.

Иидзука любил нормальных людей. Понятных людей. Он не опасался тонкого расчёта, полагая, что на всякого мудреца довольно простоты, но опасался безумия и фанатизма. Ему не нравились люди, пьянеющие от крови, для которых наградой за убийство было само убийство. Ему не нравились идейные аскеты с извращённым честолюбием. И ему не нравились мятущиеся души, потому что ни один здравомыслящий человек не мог бы предсказать, на какую выходку их толкнут разрывающие разум противоречия.

К какой категории отнести Химуру Иидзука не знал. На каждое задание его подопечный выходил с решимостью обречённого и возвращался после него, как после самоистязания. И всё-таки продолжал выходить, подтверждая подозрения Иидзуки в глубоко скрытом и медленно нарастающем безумии. Что творилось у него в голове? Чем это могло обернуться? Не сойдёт ли он окончательно с ума? Не поубивает ли всех попавшихся под горячую руку? Эти вопросы напоминали Иидзуке о том, что он предпочитает людей, нормальных и в другом отношении — людей уязвимых и смертных. Людей, от которых можно защититься, если они станут слишком опасными, с которыми можно драться с надеждой на успех. В его обязанности входило приглядывать за хитокири Баттосаем, и поэтому он лучше других знал, что защититься от него не сумеет. Не успеет. Да что там! — не успеет даже подумать об этом перед смертью.

Хорошо Кацуре воображать в малолетнем убийце запредельные добродетели! Ему не надо думать, что прямо здесь, за тонкими стенами и бумажными дверями живёт медленно сходящий с ума хитокири — быстрый, смертоносный, неуязвимый, иногда больше похожий на живущего инстинктами хищника. Может быть, поэтому Иидзука и дразнил его — чтобы убедиться, что перед ним обычный мальчишка; может быть, поэтому он и пытался убедить самого себя в том, что всё это — вздор, что Химура — просто человек и так же смертен.

* * *

4

Если земля уходит у тебя из-под ног, хватайся за что-нибудь привычное и надёжное — например, за колодезную верёвку. Рухнет мир или нет, а обветшалый блок будет скрипеть по-прежнему, и верёвка будет натягиваться туго, и вода обязательно оплеснёт тебе ноги, если не побережёшься, и кухонная бочка будет наполняться медленно-медленно, особенно, если короткий путь между колодцем и кухней ты проделаешь не спеша.

Собирается дождь. Иидзука смотрит из окна. Мальчик-хитокири медленно-медленно идёт от колодца к кухне с ведром воды. Это бывает редко. Только если приказов не было давно, или если бочка почти пуста, и вот-вот разразится ненастье. Деревенская привычка, конечно — что же ещё? Простолюдины в чём-то похожи на рабочий скот — так же привыкают к монотонной работе. Впрочем, может быть, это — дань уважения старухе оками?

Старуху он уважает, невесть почему. Упрямится, не позволяет прибирать у себя в комнате, но уважает, и чаще всего всё-таки принимает её слова к сведению. Это она вымуштровала рыжую деревенщину и приучила к самым элементарным вещам, вроде привычки разуваться у порога. В какой глуши жил человек, который способен об этом забыть, трудно даже представить.

Оками — старуха особенная. То ли глупа как пробка, то ли наоборот. Темна её душа, темна и непонятна.

К Химуре она благоволит. Ласкового слова от неё не дождёшься, но младшему за обедом — самая полная миска. А когда он возвращается среди ночи, бабка не спит и сама приносит к нему в комнату горячую воду и чистую одежду. Всегда. И никогда ни слова о том, откуда он приходит с полумёртвым лицом и весь заляпанный кровью.

Кацуру бабка не выносит. С тех самых пор. Смысла в этом ни на грош: один приказывает, другой выполняет, каждый свихнулся на своём — один на безумном правосудии, другой — на всеобщем счастье, но Кацуру бабка не выносит, это можно почуять за десяток кэн*. Хотя почтительна и вежлива. Всё, как подобает. На вид.

Впрочем, одного у неё не отнять — она никого и ничего не боится. Совсем. Даже Кацуру. Даже Химуру. То ли потому что дура, то ли наоборот. Не вздрагивает, если он появляется за спиной, не начинает говорить преувеличенно весело и громко. Если недовольна, ворчит и отчитывает так, словно отчитывать живую «кару небес» — самое обычное дело.

Не потому ли Химура изредка приходит на кухню посидеть, когда прислуга занята вечерней работой? Или это тоже — старая деревенская привычка? Верно говорят: кем ты родился, тем и помрёшь: самурай — самураем, ростовщик — ростовщиком, крестьянин — крестьянином.

______________________________________

* кэн ≈ 1,8 м.

* * *

5

Если земля уходит из под ног, возьми в руки что-нибудь тяжёлое. Что-то безусловно нужное и надёжное — пусть притягивает к земле.

Если в глазах темнеет, присядь в полумраке у очага. Не совсем во тьме, не совсем на свету, но так, чтобы хоть малая толика тепла дотягивалась до твоего сердца. И если уж самому не хочется на себя смотреть, отдай дань молчаливой благодарности тем, кто так же молча согласился тебя не заметить. Здесь можно слушать и не слушать, думать, и не думать. Можно раствориться в полумраке и тепле и на время забыть о своём существовании.

Тихо-тихо шумит за стеной дождь. Медленно качается на потолке пятно света.

«Случилось это давным-давно. Жили в одной горной деревне старик со старухой. Целый день они трудились, а богатства все не прибавлялось...»

Чуть слышно шелестит материя, низко наклоняется к шитью госпожа оками; голос её звучит тоже негромко, иногда даже кажется, что дождь за стеной громче. Особенно, если срывается с крыши несколько звонких капель, или слышится стук бамбукового фонтанчика-содзо.

— Расскажите, расскажите про красавицу Такэ!

Хозяйка улыбается, перекусывает нитку уцелевшими зубами и говорит, лукаво поглядывая на служанок:

— О чём хотите послушать? О верности храбреца Масао или о веере молодости? Я бы не отказалась обмахнуться им пять раз, а то и в шестой, а?

Девушки смеются.

— Если вы станете младенцем, оками-сан, кто же будет управлять гостиницей? Хватит с вас и пяти!

— Хитрые какие! Оно, конечно, хорошо быть молодой и крепкой, но старый лавочник поди тоже не прогадал — кто-нибудь да усыновил его.

— Если добрые люди, — говорит Горо, — то не прогадал, конечно. А если такие как староста в нашей деревне, так лучше помереть, чем оказаться в такой семейке!

Горо знает, о чём говорит: его самого усыновили только затем, чтобы получить дарового работника. Грех жаловаться, с ним обращались неплохо, а вот староста… Про старосту он может говорить до утра, потому что негодный староста человек, и за сорок с лишним лет жизни Горо насмотрелся на его бесчинства.

— Оставь, оставь старосту в покое, чай ему и без тебя чихается! — ворчит хозяйка. — Возьми ещё чашку чаю, да думай о том, что сидишь в тепле и не с пустым животом. Если повезёт, к утру развиднеется, и не придётся возвращаться под таким дождём.

Горо вздыхает: очень уж хотелось ему пожаловаться, но сердить госпожу оками ему не с руки. Другая бы забрала корзины с овощами, да и закрыла перед носом дверь — дождь, не дождь! — а здешняя хозяйка позволила пересидеть ненастье под крышей.

«В давние-предавние времена, когда в мире чего только не бывало, один молодой крестьянин по имени Масао, полюбил дочь рыбака — красавицу Такэ...»

Шумит дождь, трещит масло в светильнике, постукивает в саду фонтанчик-содзо.

— Расскажите страшную, госпожа оками! Про безликую ведьму!

— Нет, про глазастую ногу!

— Да разве это страшно? Давайте лучше про икирё!

— А кто испугался бродячего торговца, у которого развязался варáдзи? Верно ты подумала, что он хочет вытаращиться на тебя?

— Фу! Нет, не говори так! Хорошо смеяться, когда сидишь в доме и не одна, а если и правда увидишь такое?

Что может быть страшного в глазастой ноге? Хоть вытаращится она, хоть нет. Чего бояться таких глупостей? Вещи гораздо страшнее происходят почти у самых дверей, а они боятся лоточника, у которого развязался варадзи…

— Тише, тише, я расскажу вам про Юки-Онна. Это печальная история, а страшная или нет — это уж судить вам.

Ветер тихонько подвывает; вдали от очага холодно. Слышится стук фонтанчика-содзо: дождь прошёл, и удары бамбука о камень стали звонче и реже.

«В одной деревне в провинции Мусаси жили два человека...»

Тук...

Где-то рядом ветка царапает бумагу на окне, словно кто-то скребётся и просит впустить.

Служанки невольно сутулятся и придвигаются ближе друг к дружке. Слышатся шаги — кому-то в доме не спится.

Тук…

«...Ее дыхание было подобно искрящемуся белому дыму...»

Пятно света на потолке вздрагивает и колеблется — ветер.

Горо дремлет. Что ему снежная женщина — белая Юки-Онна! Это — сказки для молодых девушек и детей. Горо выпил чашку горячего сакэ, ему тепло у очага, и от слов о студёном инеистом дыхании ему не становится холоднее.

Ветер на миг перестаёт подвывать и сердито шумит ветвями деревьев, потом снова заводит свою унылую песню.

«...Я хотела поступить с вами так, как и с тем, другим человеком. Но я не могу удержаться от жалости к вам...»

Девушки слушают, опустив руки, отложив работу; в широко открытых глазах отражается пламя светильника. Ветер выдохся и начинает стихать. Пятно света на потолке чуть колеблется, словно дышит. Тихо. Так тихо, что слышен даже плеск родниковой воды. С крыши падает запоздалая звонкая капля.

«...Но ее голос стал слабеть, как шум ветра. Затем она превратилась в густой белый туман, он вихрем поднялся к крыше и вылетел через дымовое отверстие. Больше её никто никогда не видел».

* * *

6

— Бабушка оками! — испуганно шепчет Акико, тянет старуху за рукав и снова оборачивается. Сидящий у выхода человек бесшумно поднимается и уходит.

Хозяйка хмурится:

— Зачем прогнала? Сидел себе и сидел.

— Я не нарочно! Что теперь будет?

— Да ничего. Раз господин Химура ушёл, отнеси ему в комнату жаровню. Наверху должно быть холодно.

— Я не пойду!

— Глупая девица! Тринадцать лет, скоро сватать начнут, а ума ни на грош. Разве я посылаю тебя к тем, кто может обидеть? Тамико любит брать подарки — к тем, кто любит их дарить, я посылаю её.

Тамико сладко улыбается:

— А вы не любили брать подарки, когда были молодой?

Акико трясёт головой:

— Я не поэтому! Господин Иидзука сказал, что господин Химура каждую ночь убивает по человеку, а если не убьёт, то умрёт сам. Вдруг он сегодня ещё никого не убил?

— Господин Иидзука тебе ещё не то расскажет. После его шуток собственную обувь надеть побоишься — вдруг за ногу схватит? Ну, идём. В этот раз я пойду с тобой.

Старуха и девочка поднимаются по лестнице, возле двери старуха тихонько стучит:

— Химура-сан?

Ответа долго нет, потом легкая дверь отодвигается.

Акико сидит за спиной у хозяйки ни жива ни мертва, зато оками совершенно спокойна.

— Мы принесли вам огня.

«Мы» это сильно сказано — девочку почти и не видно.

Постоялец молча принимает жаровню, относит её в комнату.

— Спокойной ночи, Химура-сан, — голос хозяйки звучит чуть громче и чуть выразительнее, чем нужно.

Некоторое время нет никакого движения, хозяйка уже протягивает руку, чтобы закрыть дверь, и только тогда он оборачивается:

— Оками-сан…

Старуха останавливается, выжидательно смотрит.

— ...спасибо.

— Не за что, Химура-сан.

Они спускаются вниз, снова садятся за работу. Акико дрожит — наслушавшись на ночь старинной небывальщины, легко поверить и в нынешние страсти.

Оками искоса смотрит на неё:

— Хочешь всего бояться, возвращайся в деревню. Впрочем, в наше время простому человеку всюду страшно жить.

Она откладывает оконченную работу, берёт новую и продолжает:

— У нас полон дом господ с мечами, а у них убийство почитается доблестью. У нас полон дом людей, которые нажили себе много врагов: в любой день сюда могут прийти, чтобы поквитаться с ними; хорошо, если не зарубят и нас под горячую руку. А то могут и просто бросить пучок горящей соломы во двор, и поминай, как звали! А знаешь ли сколько бывает простых пожаров? Поживёшь с моё — поймёшь, что страх — это роскошь, которая нам не по карману.

Старуха вздыхает и повторяет опять:

— Нет, девочка, хочешь бояться — возвращайся в деревню. Там можно бояться только голода, если не докатится война.

Когда хозяйка выходит, Тамико выжидает, пока задвинется дверь, и шёпотом говорит:

— Слушай её больше!

— Разве бабушка оками сказала неправду?

— Отчего же? — правду. Только дело совсем не в этом. Она ведь попросту старая бездетная женщина. Своих детей понянчить не довелось, вот и жалеет кого попало. Тебя например. Или Химуру.

Акико горько вздыхает, ей не хочется быть для бабушки оками «кем попало».

— Господин Химура уже взрослый! — возражает она, просто чтобы хоть что-нибудь сказать и спрятать обиду.

— Будет тебе за пятьдесят, тебе такие взрослые во внуки годиться будут. Видела, как наша старуха смотрит на господина Кацуру? А почему? А потому что думает, что он Химуре врёт. Разливается соловьём про новую эпоху, а Химура слушает, развесив уши. И лезет за него в пекло. Старуха-то в эти сказки не верит. У неё одна песня: сколько бы господа не дрались, жизнь, какая была, такой и останется.

Акико смотрит на девушку, взгляд у неё доверчивый, детский, и это заставляет Тамико отвести глаза.

— Тамико, а ты кому веришь? Бабушке или господину Кацуре?

Губы служанки кривятся в горькой усмешке.

— Если ты про эту болтовню о войне, то никому. Кто его знает, что будет? Хотелось бы, конечно, кренделей небесных, да кто же их даст!.. — она говорит язвительно, но вдруг в её голосе прорезается тоска:

— … а с другой стороны, подумаешь о своей собачьей жизни, и поневоле спросишь себя, что ж не так в этом мире? Почему одним — вечно лежать мордой в грязь, а другим — знай толкать их ногами?

Тамико смахивает непрошеную злую слезу, недолго молчит, потом добавляет:

— А если ты о доверии, то только нашей старухе я и верю. Добрый она человек, хоть и непростой. И ты радуйся, что она тебя защищает. Я ведь тоже не всегда любила подарки, Аки-чян. Только в те времена такой вот вредной бабки рядом со мной не было.

* * *

7

Иидзука никак не мог заснуть.

С тех пор как по коридору прошла хозяйка, в гостинице воцарилась тишина. Такая тишина бывает только ночью: редко-редко кто-нибудь закашляется или ругнётся спросонок, а в остальное время так тихо, что собственное дыхание кажется преступно шумным. Всё было спокойно и мирно, а сон как назло не шёл.

Не совесть же это? С чего бы вдруг? Перед кем?

Он ещё раз перебрал события дня, свои действия, свои решения и убедился, что нигде не погрешил против здравого смысла, что всё правильно.

Так почему душу тянет чуть заметная, но неотвязная тоска?

Нет, всё правильно, всё правильно…

* * *

8

Старик и мальчик сидели на террасе. Доски в лучах утреннего солнца отблёскивали розовым, и даже воздух казался подёрнутым золотисто-розовой дымкой. Ночь была не по сезону холодной, но к утру потеплело, и от минувшей непогоды осталось только ощущение свежести. Старик сидел расправив плечи и наслаждался прохладой, мальчик кутался в плед и хмурился — ему всё ещё было зябко.

За воротами неспешно возникал уличный шум — там хлопала калитка, там возникал сбивчивый разговор... Слов не было слышно, но в эти смутные времена голоса людей по утрам звучали громче и тревожнее обычного. О чём говорят, все и так знали, не вслушиваясь: кто тихо и опасливо, кто громко и тревожно, но все спрашивали друг друга об одном и том же — как нынешней ночью обошлось, нет ли из города тревожных известий, добрались ли до дому те, кто по небрежности или случайности оказался на улице в недозволенное время.

Когда ажурная тень от глицинии стала заметнее и сдвинулась к северу, Старик наконец заговорил:

— Ну, что скажешь, Банджин? Удалось тебе разобраться, или ты снова ждёшь ответов от учителя?

Мальчик промолчал. Учитель был прав, и ответов Банджин ждал именно от него.

Старик усмехнулся.

— Мысль человека подобна камню. Камень либо лежит без движения, либо, повинуясь сотрясению земли, катится вниз, но в конце концов снова замирает или разбивается о препятствие. Если хочешь добиться многого, сделай свою мысль подобной воде — вода вечно в движении, она отвечает каждому изгибу земли, каждому движению ветра. Если твоя мысль станет такой же гибкой и такой же способной к проницанию, ты сам сможешь ответить на каждый свой вопрос, и что ещё важнее, твои вопросы станут другими. Вчерашний был очень простым, и я не верю, что ты не нашёл на него даже самого простого ответа.

Банджин пожал плечами, потом всё-таки сказал:

— Ну, наверное, дело в том, что этот Иидзука — не последний человек у Чоушу. Если бы он пропал, они могли бы понять, что это неспроста, и даже догадаться, что кто-то копает под Баттосая. Нам ведь этого не надо!

— Видишь, один ответ ты уже нашёл. И даже хороший ответ, хотя и не главный.

— И какой же главный? — голос мальчика прозвучал раздражённо, но, поймав взгляд учителя, ученик виновато отвёл глаза, понимая, что подошёл к границе дозволенного.

Старик ответил не сразу. Некоторое время он смотрел перед собой, словно забыл и про ученика, и про главный ответ, но затем всё же сказал:

— Главное, заключается в том, что двигаясь к цели, не нужно совершать бессмысленных действий. Больше действий — больше ошибок. В случае безупречного исполнения, после самых малых усилий цель должна сама прийти к тебе. Нужно без колебаний принимать крайние меры, когда без них нельзя обойтись, но они ни к чему там, где нужно всего лишь слегка направить поток событий. Сейчас нам достаточно немного подождать, и Иидзука сам принесёт нам всё, что мы могли бы выпытать у него, и даже больше. Без сопротивления, даже охотно.

— А Баттосай пока продолжит делать то, что вам поручено остановить, — упрямо возразил ученик, — продолжит убивать верных сторонников сёгуна.

— Что с того? Бунтовщики слишком высоко оценили их головы. Лишь немногие из них заслуживали того, чтобы заботиться об их жизни или смерти, остальные стоили не больше, чем наш знакомец Иидзука.

— Тогда зачем убивать Баттосая?

— Затем, что он — убийца на службе бунтовщиков, и стало быть преступник, а возмездие преступнику — важная часть государственного порядка. Затем, что таков наш приказ, а исполнение приказа — также важная часть государственного порядка. И наконец… — Старик впервые с начала разговора нахмурился, и между бровей у него пролегла глубокая складка, — ...наконец, затем, что он сам — один из тех, чья жизнь и смерть стóят внимания, а такие люди на службе у врага не должны задерживаться надолго.

Наступило молчание. Где-то перекликались птицы, на улице вспыхнула ссора, и жалобные голоса спорящих женщин причудливо смешались с птичьим гомоном.

Мальчик пожал плечами и заметил:

— Слабых убивать незачем, сильных убивать приходится... Так после победы останутся одни слабые! Толку с них!

Старик усмехнулся и иронично обронил:

— Какая глубокая мысль! Все сильные не погибнут, но их конечно останется мало. Это — неизбежный итог войны. Не думай об этом: пройдёт поколение, другое, родятся новые сильные. Но они с рождения будут слушать голос победителей, и будут верить ему. Временной слабостью мы заплатим за будущую силу — за то, чтобы уничтожить раскол.

Банджин плотнее запахнул плед. У него были сомнения, но он предвидел, что все они разобьются о беспощадную логику учителя, и потому предпочёл сменить тему:

— Что вы сделаете, когда сумеете подобраться к Баттосаю, Тацуме-сан?

Старик покосился на ученика и прищурился.

— Снова слишком много вопросов, ученик. Значит тебе самому и отвечать. Ну? Что сделал бы ты?

— Это легко! — мальчик энергично вскинул голову, — Если бы кому-то удалось подобраться к Баттосаю близко, этот человек мог бы его отравить. А если бы удалось заманить его в нужное место, можно было бы застрелить его. Даже если один человек и не справится, десяток стрелков разом…

— Банджин, ты глуп, — Старик безразлично прикрыл глаза. Мальчик нахмурился и отвернулся.

— Однако, юность, — продолжил Тацуме, — синоним глупости, и я тебя не виню. Предположим, мы отравим или застрелим Баттосая. Что нам это даст?

— Как что? Мы избавим от него правительство и уничтожим у врагов лучшего бойца!

— Но что мы утратим взамен? — Старик бросил взгляд на солнце в текучем золоте облаков и продолжил:

— Будут говорить: «среди сторонников сёгуна не нашлось ни одного человека, способного бросить вызов Баттосаю». Легенды втрое приумножат его силу и нашу слабость. Наши враги, как бы ни был силён для них этот удар, почувствуют, что за ним стоял страх, и их боевой дух только окрепнет. А боевой дух наших союзников будет подточен сомнением и неверием. Нет, Баттосай должен погибнуть в поединке, и его смерть должна показать, что сторонники сёгуна могут бросить вызов даже сильнейшим.

— Тогда почему не поручить это самураям? — недовольно проворчал мальчик. — Это по их части.

— Потому что тогда мы понесём слишком большие потери, а это тоже было бы неверно. Самураи плохо умеют хитрить, их хитрости хватает только на то, чтобы напасть из засады. Шиноби, напротив, сумеют добиться того же результата малой кровью. А если постараться, то можно заставить людей поверить и в то, что он был убит одним-единственным человеком. Тогда враги почувствуют свою слабость и нашу силу. Понимаешь, мальчик?

Банджин не без досады кивнул. Ему казалось, что он понимает, и в душе он удивлялся, что не додумался до таких простых вещей сам; ученику вдруг захотелось, чтобы старый мудрый учитель не был таким непогрешимым.

— Тацуме-сан, а не может так получиться, что Баттосай разгадает ваш замысел? — спросил он.

Старик вновь улыбнулся своей тигриной улыбкой:

— Нет, мальчик. Я же сказал: юность — синоним глупости, а вчера мы узнали, что Баттосай ненамного умнее тебя. Что бы я ни узнал о нём, как бы не сплёл свою паутину, так или иначе он в неё попадёт.

* * *

9

Несмотря на бессонную ночь, утром Иидзука чувствовал себя превосходно. Круги под глазами и осунувшееся лицо контрастировали с весёлым возбуждением, а острое чувство риска — не тупой безнадёжности, а яркого, терпкого риска — придавало особенный вкус жизни. Он обегал несколько адресов, повидался с Кацурой и вернулся в гостиницу к полудню.

Химура нашёлся на заднем дворе. Он сидел на ступенях амбара и продёргивал в дзори новый ремешок. Выглядел он гораздо лучше, чем накануне — почти обычным человеком, даже как будто умиротворённым, но именно сейчас Иидзука не хотел видеть его таким. Сейчас его больше устраивал хитокири Баттосай — безумный страж безумного правосудия, которого не жаль принести в жертву собственной жизни.

Иидзука окликнул его и показал издали чёрный конверт. С болезненным удовлетворением он наблюдал, как лицо Химуры меняется и снова становится безжизненным.

— Когда? — спросил Химура, принимая конверт.

— Сегодня. Если не появится до истечения часа быка, значит не придёт совсем. Тогда придётся попытать счастья снова, через шесть дней.

Уходя Иидзука обернулся. Химура раскрыл конверт и внимательно изучал содержимое. Имя, время и место на одном листке. Список преступлений и обвинительный приговор — на другом. И на третьем — иероглифы «тенчу», «кара небес».

Больше Иидзука не оборачивается и поэтому не видит, как Химура на секунду зажмуривает глаза.

Кацура-сан. Прошу вас. Пусть это будет не напрасно.

@темы: Химура Кеншин, Иидзука, Инуэ Банджин, оками-сан, Тацуме

---

Подарок склеротичной старушки

[Боевая_Бабушка]

Явилась я сегодня в сообщество с твёрдым намерением выложить свой самый лучший и самый печальный фик... А тут праздник! А портить людям настроение в праздник — совершенно неподобающее дело, так что взяла бабуля с полки один старенький непритязательный драбблик, стряхнула с него пыль, да и выложила в качестве деньрожденного подарка.

Название: Страсти-мордасти.

Автор: Боевая_Бабушка

Жанр: повседневность, юмор

Рейтинг: как всегда отсутствует

Краткое содержание: В жизни каждого мужчины рано или поздно наступает момент, когда он чувствует себя абсолютно, совершенно, катастрофически беспомощным.

* * *

Сил моих нет на это смотреть. Не могу его видеть таким. Треснул бы по шее, но лежачего не бьют. А Кеншин сейчас именно лежачий. Хотя сидит. Но как сидит! Сцепив руки, облокотившись на колени, сгорбившись и повесив голову. И говорит. Не переставая, говорит загробным голосом и такие вещи, что просто волосы дыбом.

— … и больше половины этих смертей приходится на первые роды. А если сами роды прошли без бед, потом всё равно может приключиться горячка.

Эти слова ударяют меня словно обухом. В голове возникает ужасный образ — могильная плита с именами Каору и отчего-то Цубаме. А чего? Цубаме — тоже женщина и тоже когда-нибудь пойдёт замуж и будет рожать детей. Эта мысль приводит меня в чувство.

— Эй! — ору я, — А ну, прекрати нести эту чушь! Кто наговорил тебе такой ереси?

Кеншин поднимает голову и смотрит на меня умирающим взором.

— Доктор Гэнсай, — чуть слышно говорит он.

Я пытаюсь убить доктора взглядом. Ну, надо ж додуматься после всех наших напастей такого ему нарассказать! Доктор пытается оправдаться:

— Я совсем не так сказал! Яхико-кун! Я сказал, что такое случается, когда не соблюдаются требования гигиены, и нет квалифицированного ухода, но ведь Мегуми-сан — прекрасный доктор и очень внимательна к таким вещам!

Взгляд Кеншина становится почти осмысленным. Однако чёртов старикашка слишком любит свою профессию, чтобы остановиться в нужный момент. Я снова пытаюсь убить его взглядом, но он этого не замечает и продолжает вещать:

— Конечно, в редких случаях бывают непредвиденные осложнения, которые требуют дополнительных мер или даже хирургического вмешательства, но у опытного врача смертельные случаи крайне редки…

Глаза Кеншина стекленеют, и он окончательно впадает в ступор. Спасибо, доктор Гэнсай!

Немного улучшают положение нежданные гости. В калитку заходят Цубаме и Тай-сан. Улыбчивые и сияющие, как начищенные медные блюдца. С коробками снеди в обнимку. Эх, пришли бы чуть пораньше, может, сумели бы остановить поток докторского красноречия!

— Мы пришли составить вам компанию, — говорит Тай, так радостно, словно заявилась на праздник, — и принесли кое-что для поднятия настроения!

Она останавливается, смотрит на Кеншина, потом на нас с доктором и негромко интересуется:

— Химура-сан... что это с ним?

— Доктор постарался, — мрачно говорю я.

Доктор снова начинает оправдываться:

— Да я, вроде бы, ничего особенного...

В этот момент раздаётся сдавленный крик. Цубаме бледнеет, Кеншин срывается с места и бросается в дом, а я чувствую, как у меня волосы встают дыбом. Ещё бы, после таких-то россказней! И только Тай с доктором как ни в чём не бывало открывают коробки и раскладывают угощение.

Из дома доносится гневный голос Мегуми:

— Кен-сан! Вы что тут забыли?

— Н-но... она же кричала!

— Конечно, кричала. Если вы вдруг не заметили, она рожает!

— Н-но... ей же, наверное, больно!

Тут уже не выдерживает Каору:

— Конечно, мне больно! Сам бы попробовал!

Слышится приглушённый шум, потом снова голос Мегуми:

— Юки-чян, принеси другую подушку.

Кеншин возвращается. В обнимку с подушкой, но уже отдалённо похожий на живого человека. Он больше не рассказывает ужасов, зато начинает для разнообразия ходить туда-сюда перед террасой. От нечего делать мы следим за ним. Через некоторое время нас начинает мутить.

— Он когда-нибудь остановится? — шёпотом интересуется Тай.

— Зато теперь молчит, — также шёпотом высказываюсь я. — Из двух зол пусть уж лучше ходит.

И тут из дома снова слышится крик. На этот раз крик ребёнка. Это совершенно точно — такое ни с чем не спутаешь.

Снова всё приходит в движение. Кеншин отшвыривает подушку и снова ломится в дом, я бросаюсь спасать нашу снедь от этого разрушительного снаряда, Цубаме и Тай радостно подпрыгивают, и только доктор Генсай всего лишь улыбается в усы.

Я снова прислушиваюсь. Насколько я знаю Мегуми, кому-то сейчас снова влетит. Точно.

— Кен-сан! Вы опять!

— Я только хотел... вдруг что-то не так…

— Что может быть не так, если здесь я? И какая от вас-то сейчас польза?

Похоже, на этот раз Кеншину хватает ума воздержаться от навеянных доктором Гэнсаем откровений, и он не начинает рассказывать, что по его мнению может быть не так. Мегуми смягчается:

— Ладно, можете посмотреть на ребёнка.

Тишина, потом недоумевающий голос Кеншина:

— Какой-то он.. маленький… и... страшненький немного… осмелюсь доложить…

Женщины смеются.

— Много ты понимаешь! — это голос Каору. Затем голос Мегуми:

— Могу вас заверить, Кен-сан, вы в своё время выглядели точно также. Воду принесите, раз уж пришли. Тёплую!

Кеншин шествует мимо нас сперва оттуда (с пустыми руками), потом туда (с ведром воды), потом снова обратно и совершенно измученный садится на террасу. Лицо его становится всё более растерянным и по-идиотски счастливым. Тай рассыпается в поздравлениях, Цубаме облегчённо улыбается, доктор предлагает что-нибудь съесть, и только я задаю по-настоящему насущный вопрос:

— Кто родился-то?

— … оро?

— Если бы родилось «оро», они бы там уже померли от ужаса! Тебя человеческим языком спрашивают: мальчик или девочка?

— А… ну… он в одеяле был…

Мы таращимся. Все кроме доктора. Доктор уписывает угощение как ни в чём не бывало. Тай хихикает. Цубаме стесняется спросить. Я задаю вопрос в лоб:

— Ты что, даже не спросил?

Кеншин моргает. Потом мотает головой. Потом выдаёт:

— Сами бы попробовали… ждать!

@темы: Химура Кеншин, Юмор, Камия Каору, Миодзин Яхико, Гэнсай Огуни, Сандзё Цубаме, Секихара Тай, Фэнфикшн

---

[taka_bv]

С днём рождения нашего любимого Кенси!

+5

by りく

緋村さん、お誕生日おめでとうございます。

by nuku


by 真坂つまみ@ツイッタ


by nusuo


by ぶん@ついったー

Вопрос: Кампай!

1. Кампай!		44	(100%)
Всего:		44

@темы: Графика, Химура Кеншин

---

Откуда взялся хитокири Баккюсай.

[Эгли]

В очередной раз я в лёгком шоке оттого, как японцы обыгрывают омонимы и кандзи.
Второй фильм, "Великий пожар в Киото", 7-10 минуты. Кэнсин с компанией сидит в театре и смотрит пьесу Кабуки, посвящённую эпохе Бакумацу, где главным героем некий мелкий красноволосый хитокири со шрамом на щеке. Чтобы актёрам не прилетело от властей за упоминание того, чего упоминать не следует, а также от родных и близких за покушение на бренды, в Кабуки никого и ничего не принято называть своими именами. Имена героям даются другие, но обязательно с намёком.
Почему же персонаж пьесы кабуки носит имя Баккю:сай?

Прототипа героя зовут Батто:сай. ( 抜刀斎 ). 抜 - "бацу" означает "извлекать, доставать", 刀 "то:" - "меч, катана" и 斎 - "сай" - окончание мужского имени. Главной его приметой является шрам в форме креста на левой щеке. В оригинале "шрам в форме креста" звучит как "дзю:дзи кидзу" ( 十字傷 ), то есть, если переводить это буквально, будет "шрам (рана, порез) в форме цифры десять".
Японская десятка выглядит вот так: 十 , так что Химурин крестик на щеке скорее похож на десятку римскую, но это не так важно. Важно, что значок этот читается не только как "дзю:", но и как "то:", то есть, звучит совершенно так же, как слово "меч".

А вот так по-японски пишется имя героя пьесы 抜九斎 , Баккю:сай. Иероглиф 九 " кю:" означает "девять". И при этом похож и на крест, и на неправильно написанное слово "меч". И шрам у персонажа соответствующий.



Тут можно вспомнить, что девятка считается числом несчастливым, так как в прочтении "кю:" созвучна с иероглифами означающими бедствие, несчастье и зло, а в прочтении "ку" - трудности, мучения и страдания. То есть "Баккю:сай" или "Баккусай" на слух может восприниматься как "Извлекающий какие-то неприятности."
Это мой вариант, но вот  ahotora "насчет "бацу" не совсем согласна. Меч - это да, вытаскивать и извлекать, а вот неприятности и зло - это скорее превосходить и побеждать, может быть - вычеркивать и удалять. т.е. в её варианте Баккю:сай это, скорее, Мочащий зло в сортире "Побеждающий зло" ")))

В заключение то немногое, что мне удалось узнать о гриме и костюме Баккюсая.
Обычно в театре Кабуки грим рядовых мужских персонажей имеет коричневый цвет. Для женских ролей, а также для романтических и сверхъестественных персонажей используется особый грим, похожий на японские театральные маски. Он называется кумадори. Лицо актёра белится, а затем на белила по линиям мимических морщин наносятся цветные полосы, соответствующие характеру персонажа. Основное отличие мужского грима от женского - бледные ненакрашенные губы.
Красный цвет в гриме называется бэнигума и означает положительные качества героя: смелость, справедливость, страстность, а также сверхчеловеческую силу. Чёрный - "цвет терпимого демонизма". (С)



Это - схема той разновидности грима, которая нанесена на лицо актёра, играющего Баккюсая. Она называется мукимигума. Красного и чёрного здесь по минимуму, подчёркнуты только глаза и рот, морщин нет. Это означает, что герой очень молод.
Такой тип грима в Кабуки используют для ролей сильных и порывистых юношей, воюющих за справедливость. (Например, для роли Сога Горо.)

Теперь об облачении героя. На нём нет самурайских штанов! Нет вообще ничего, что изобличало бы в нём самурая. То есть, авторы пьесы прекрасно осведомлены о происхождении Химуры, а для купеческого города Эдо в порядке вещей, что героем пьесы становится простолюдин.
Кстати, меч персонажа - это, скорее, тати, чем катана. Он слишком длинный для того, чтобы мгновенно его извлечь. Но это уже на совести авторов пьесы. Возможно, что для них важно то, что герой - гениальный фехтовальщик, а конкретная его специализация не имеет значения.

@темы: Фильм, Химура Кеншин, Исторический фон, Размышления

---

[Тень магистра]

Название: По правилам
Автор: Тень магистра
Размер: драббл
Персонажи: Химура Кэнсин, Каору Камия
Категория: джен, может, чуть-чуть гета
Жанр: повседневность, немного драмы
Рейтинг: PG
Краткое содержание: Каору устала от выходок Яхико, а Кеншин старается ее успокоить.
Улыбаясь своим мыслям, Кеншин сжал в ладонях немного риса и начал ловко лепить колобок.
Каору плюхнулась рядом с ним, захватила целую груду белых клейких зерен и ожесточенно их стиснула.
- Вы не в настроении, вот что я скажу, - заметил Кеншин. – Посидите немного, отдохните, придите в себя, а потом принимайтесь за дело. Когда стряпаешь, надо быть веселым и счастливым, а не злым на весь мир, иначе, - Кеншин лукаво улыбнулся, - можно нечаянно кого-нибудь отравить.
- Я не собираюсь никого травить! И я зла не на весь мир, - почти сквозь зубы ответила Каору, но послушно отодвинулась в сторону.
- Только на Яхико? – уточнил Кеншин, кивая и по-прежнему улыбаясь своей привычной улыбкой. – Не расстраивайтесь из-за него, он просто ребенок.
- Стану я из-за него расстраиваться, - зерна риса белыми каплями брызнули из сжатого кулака прямо на темные хакама.
Каору сердито что-то пробурчала и быстрыми, но неловкими движениями начала их собирать.
- И все-таки – будьте к нему снисходительны, - не приказал, не посоветовал – мягко попросил Кеншин. – Яхико славный мальчик, ему просто надо подрасти.
- Ему просто надо перестать ребячиться. Я в его возрасте не поднимала крик из-за всякой ерунды и не смела так разговаривать со старшими.
- Не судите его строго, не он виноват, что не получил хорошего воспитания, вот что я вам скажу, - Кеншин отложил готовый колобок и взял еще порцию риса.
- Я знаю, что он… не он виноват, но мне не легче, - Каору наконец ссыпала рис на столик и села, сердито скрестив руки на груди. – Он опять стащил с кухни хороший кусок сушеной рыбы, а она, между прочим, нынче стоит дорого.
- Может быть, он не наедается? – разумно заметил Кеншин. – Яхико много голодал, вот что я скажу.
Он взял полоску нори и стал легкими движениями ножа рассекать ее на части на весу.
- Если бы он эту рыбу съел, я бы слова не сказала, - ответила Каору, не отрывая взгляда от искусных рук. – Хочешь есть – только попроси, и я дам. У меня, конечно, у самой немного, но для голодного ребенка я еды не пожалею. Но Яхико же не ест!
- А что он делает? – с интересом осведомился Кеншин.
- Он просто прячет рыбу в своей постели, гноит ее и мух разводит.
- Наверное, Яхико еще не привык, что завтра ему тоже перепадет какая-то еда, вот и прячет то, что съесть не может, вот что я вам скажу.
- Перепадет! – пунцовая от гнева и обиды Каору вскочила с места. – По-твоему, я его морю голодом, да?
Кеншин отложил рис и только после этого смущенно развел руками.
- Вы, конечно, очень заботитесь о Яхико, госпожа Каору, делаете для него все, что можете, а может, и больше. Но ведь раньше он жил совсем по-другому, вот что я вам скажу, - продолжал Кеншин, призадумавшись. – Утех, кто... - Кеншин задумался, - приютил его прежде, нет ни правил, ни справедливости, что бы там ни толковали про кодексы чести преступников. Вся суть этих кодексов: одним можно все, а другим нельзя ничего, а кому что – решает сила. В честном доме все по-другому, но как именно, Яхико еще не знает. Он вовсе не специально выводит вас из себя, госпожа Каору, вот что я вам скажу, он просто пытается изучить правила, по которым живет школа – и вообще живут честные люди.
Выслушав этот монолог, Каору только помотала головой.
- Нет, Кеншин, на этот раз ты не прав. Яхико просто-напросто – малолетний паршивец, - для убедительности Каору нависла над Кеншином. - Я сто раз объясняла ему, что можно, и что нельзя, а ему хоть бы что!
- Раньше ему тоже объясняли, - ответил Кеншин, поднимая голову, - что можно, а что нельзя. А потом поступали вопреки своим словам, по нужде или по прихоти. Яхико еще не знает, какие правила нерушимы, а какие придуманы просто так, для красного словца, вот что я вам скажу. Раньше он вычислял это путем проб и ошибок, и так же ему приходится действовать теперь. Другого способа он просто не знает, вот что я скажу.
- Ну и что мне с ним делать? – приунывшая Каору ссутулилась.
- Наверное, терпеть, и ждать, и не помешало бы немножко полюбить, вот что я вам скажу, - Кеншин снова улыбнулся.
- И откуда ты таких знаний набрался? – вопросила Каору с насмешкой, снова садясь рядом с Кеншином.
- Много откуда, - туманно ответил Кеншин, переставая улыбаться, и опустил глаза на рис.
Остатки долепили вместе – в полном молчании.

Мои, с позволения сказать, стихи были тут уже давно. Теперь я несу вам свою, с позволения сказать, прозу. Первый опыт по этому канону. Возможно, кому-то понравится.

@темы: Химура Кеншин, Камия Каору, Фэнфикшн

---

На что жил Хико Сэйдзюро.

[Эгли]

Вот интересно, на что же жил Хико Сэйдзюро. В эпоху Мэйдзи он стал делать горшки, а до этого? Служить он нигде не служил, то есть денег за службу получать не мог. На разовые работы, убить там кого или крышу кому починить, он тоже вряд ли нанимался. Просить милостыню? Он не монах и это ниже его достоинства. Огород? Ну, может быть, хотя если учитывать то, что ученик у него был всё время голодным и тащил в рот всякую дрянь вроде ядовитых грибов... Охота, рыболовство и собирательство? Тоже может быть, но столица рядом, охотников много, а дичи мало, да и зимой как-то много не насобираешь. Обирать трупы убитых? Как-то совсем с ним не вяжется...
Может, в деревне, куда он ходил, кто-то кормил и поил его сакэ в знак благодарности за спасение?

@темы: Хико Сейджуро, Размышления

---

Тяжкие будни наставника. Выпуск 1.

[Боевая_Бабушка]

Фанфик

Название: Вшивая история

Автор: Боевая_Бабушка

Жанр: повседневность, юмор
Рейтинг: отсутствует как класс

Краткое содержание: Часто говорят, что Кеншину тяжко приходилось со своим наставником, но отчего-то никто не беспокоится о том, каково приходилось наставнику со своим учеником.

Вдохновение мне подарили моя мама, замечательный советский фильм «Два Фёдора» и, как выяснилось в процессе обсуждения с первым читателем, не менее замечательный писатель Владислав Крапивин.

Для удобства ориентирования текст разбит на логические фрагменты.

__________________________________

Великий мастер меча...

Великий мастер меча Хико Сейджуро Тринадцатый знал, что небезупречен. Безупречен только Будда, а Буддой он, конечно же, не был. С другой стороны в этом пёстром мире мало нашлось бы людей, которые могли с ним сравниться, и это он тоже отлично знал. Возможно, дело было во врождённых талантах, а возможно, в том, что за всякое дело он брался только всерьёз, но его никогда не посещали мысли о собственной непригодности к какому-нибудь достойному занятию: то или иное дело могло быть ему неинтересно, но оно безусловно было ему по плечу. Сомнения на этот счёт никогда его не тревожили.

То есть, они не тревожили его до сих пор.

Теперь же сомнения роились в голове, и виной тому был невзрачный рыжий ребёнок, сидящий в трёх шагах от него и с отрешённым видом глазеющий на яркие языки пламени. Хико понятия не имел, о чём он думает, и не видел способа в этом разобраться. Сам он был ребёнком очень давно, с детьми не общался ещё дольше, весьма приблизительно представлял себе их образ мыслей и, признаться, никогда не стремился расширить свой кругозор в этой области. Теперь же заполнить этот пробел было необходимо, а с какой стороны за это взяться, он тоже не имел ни малейшего представления. Всё это было довольно-таки неприятно.

Ещё неприятнее было сознавать, что его самоотверженность как наставника оказалась не только небезупречной, но и вовсе ничтожной. Непристойно ничтожной. Настолько ничтожной, что её можно было измерить: в данном случае она выражалась в тех самых трёх шагах. Подсесть к своему ученику ближе Хико не мог себя заставить ни за какие коврижки. Причина тому была низменна и проста: в голове у мальчишки было полно вшей.

Это выяснилось, когда они искали ночлег. Хозяйка дома, в котором Хико нацелился провести ночь, пристально изучила пришельцев, поджала губы и с напускным смирением произнесла:

— Вы входите, господин, окажите нам честь, а этот пусть во дворе ночует. Нечего у меня в доме вшей разводить.

— Каких ещё вшей? — нахмурился Хико.

— Обыкновенных, — не удержалась от язвительности хозяйка. — Вам, может, с высоты и не видно, а мне так очень даже заметно!

С недоверчивым видом Хико нагнулся, посмотрел на рыжую макушку вблизи и едва удержался от гримасы отвращения.

— Н-да, парень, — сказал он, подавляя желание отступить подальше, — проверку на вшивость ты не прошёл.

— Я во дворе поночую, — едва слышно прошептал мальчик.

— Вот ещё! — Хико выпрямился во весь свой великолепный рост. — Мы уходим. Эта жалкая лачуга недостойна того, чтобы нас приютить.

Хозяйка остолбенела, а когда пришла в себя, господин в белоснежном плаще и грязный вшивый мальчишка были уже далеко. Оставалось только досадовать из-за упущенного шанса заработать и похвастать перед соседками.

И вот теперь они сидели у костра за околицей. Ходить и выпрашивать ночлег для двоих было ниже достоинства Хико Сейджуро Тринадцатого, а вариант оставить мелкого ночевать во дворе не рассматривался изначально.

Хико уже в который раз задавал себе вопрос: верно ли он поступил? В конце концов, ребёнка можно было и пристроить. Конечно, он собирался однажды взять ученика, хотя бы из уважения к собственному учителю... Однажды. Лет через двадцать или тридцать. Когда сам наконец поймёт, чему хочет научить преемника, и на что можно направить силу меча в хаотичном, расползающемся по швам мире. Но брать ученика сейчас у него даже в мыслях не было! Если бы в этой печальной встрече он не увидел веления судьбы, никто и никакими силами не заставил бы его взять на попечение ребёнка. Тем более такого заморыша. Впрочем, может быть, он не заморыш, а просто ещё слишком мал?

— Тебе сколько лет? — спросил Хико, выходя из задумчивости.

Ребёнок не ответил: широко распахнув глаза, он продолжал таращиться в огонь.

— Кеншин, — позвал наставник немного громче. Никакой реакции.

— Эй! — окликнул он совсем громко. — Я к тебе обращаюсь!

Мальчик вздрогнул и посмотрел на него с самым растерянным видом. «Отлично, — подумал Хико. — Ещё и любитель витать в облаках».

— Я спросил, сколько тебе лет, — сказал он, стараясь говорить как можно мягче. — По мне так, никак не больше восьми.

На лице ученика отразилась самая настоящая паника. Один его чудовищный недостаток уже выплыл на поверхность, теперь настал черёд других. И — кто знает? — может быть, из-за них наставник передумает и прогонит его? Некоторое время он в смятении смотрел на Хико, потом, запинаясь, выпалил:

— Две… двенадцать, — и сам ужаснулся собственной наглости.

Скептический взгляд учителя ясно показал, насколько он ему верит.

Ребёнок опустил глаза.

— Одинадцать…

— А если ещё подумать?

— Не… не помню...

Хико прикрыл глаза и улыбнулся.

— Если ты не вспомнишь, я буду считать, что тебе восемь.. нет, даже семь, — вкрадчиво и коварно сообщил он.

Ребёнок вздохнул, почесал макушку (Хико сразу же вспомнил о вшах и ощутил очередной приступ нервической чесотки), потом принялся что-то бормотать и загибать пальцы. Сперва он загнул два пальца, потом ещё один. Подумав, отогнул его обратно и задумался над результатом. Потом снова загнул. Хико усмехнулся.

— Девять или, скорее, десять?

Мальчик поднял голову и уставился на него с неподдельным изумлением. Хико снизошёл до объяснений:

— Ну, тебе же не три года, значит ты к чему-то прибавляешь. Что это, если не праздник Три-пять-семь*? Против того, чтобы я считал тебя восьмилетним ты возражаешь, значит на последнем празднике тебе было семь лет. Ты сомневался два или три года прошло с тех пор, но в конце концов решил, что три. Стало быть, тебе десять.

Хико снова окинул своего ученика критическим взглядом. Всё-таки заморыш!

— Плохо же тебя кормили, — заключил он. — Ничего, за едой дело не станет. Но прежде всего мы доберёмся до города и найдём аптекаря. Надо выяснить, как избавить тебя от вшей.

___________________________

* Три-Пять-Семь — детский праздник в Японии, ритуалы взросления ребёнка

* * *

До города добирались...

До города добирались больше двух суток. В одиночку Хико потратил бы на этот путь всего один день, но приходилось считаться с возможностями ученика. Мальчишка всё время отставал: иной раз из-за усталости, иной раз из-за привычки глазеть по сторонам, а то и вовсе выпадать из действительности. Наставнику приходилось постоянно держать своего подопечного в поле зрения; для человека, привыкшего к одиночеству, это оказалось не так-то просто.

Один раз Хико умудрился его потерять — когда сам погрузился в глубокую задумчивость, оценивая свои печальные учительские перспективы. Оторвавшись от мыслей и обернувшись, он увидел за спиной только пустую дорогу и вынужден был повернуть обратно, поминая ученика самыми нелестными словами.

Вскоре пропажа нашлась: ребёнок шёл, низко склонив голову, упрямо и безнадёжно меряя дорогу шагами, и выглядел живым воплощением решимости и отчаяния. Наставника он не заметил, пока тот не позвал его.

Мальчик поднял голову и его глаза вспыхнули недоверчивой радостью. Хико подошёл ближе и посмотрел на него сверху вниз.

— Ты почему меня не окликнул?

Ребёнок вздохнул, но ничего не ответил. Хико мысленно напомнил себе о терпении.

— Если я дал тебе имя, значит я сделал это не просто так. И если я сказал, что ты — мой ученик, это значит, что ты — мой ученик. Но это вовсе не значит, что я буду бегать взад-вперёд по дороге, только из-за того, что мой глупый ученик поленился лишний раз раскрыть рот. Когда в следующий раз начнёшь отставать, окликни меня. Понял, дурень? — и не получив ответа, добавил, махнув рукой в сторону обочины, — Пошли, сделаем привал.

Мальчик ничего не ответил и остался стоять на месте, но когда Хико отвернулся и сделал несколько шагов, сообщил не то спине учителя, не то деревьям при дороге:

— Я — не дурень.

Хико оглянулся через плечо и хмыкнул:

— Смотри-ка, ты и спорить умеешь! Я думал, тебя и этому придётся учить.

Хико действительно полагал, что покорность до того въелась в тела и души людей, что даже ребёнка придётся учить по-своему смотреть на мир и поменьше полагаться на авторитеты, однако, чем дальше они уходили от места трагедии, и чем больше оживала замершая от пережитого ужаса душа мальчика, тем яснее становилось, что Хико достался ученик с характером. Что-что, а смотреть на мир по-своему он точно умел. И всё ещё сохранял способность преодолевать страх и перечить тем, кто сильнее. Или свою роль сыграл этот случай на дороге? После него доверие ученика к учителю явно взросло: он меньше замыкался в себе, стал не только отвечать, но иногда заговаривать сам и охотно откликался на своё новое имя. Должно быть, оно казалось мальчику чем-то вроде талисмана, который поддерживал уверенность в том, что учитель его не бросит.

* * *

— Можете быть уверены...

— Можете быть уверены, господин мечник, для вшивых мальчишек гвоздичное масло подходит не хуже, чем для мечей! Можете также использовать уксус или сок кислых ягод, — делился своими познаниями аптекарь.

Хико слушал его внимательно, время от времени поглядывая на Кеншина, который слонялся у входа и очень неумело притворялся, что совсем не прислушивается к разговору. Аптекарь, между тем, продолжал:

— Но имейте в виду, нужно втирать масло много раз и после этого хорошо прочесывать волосы. Стоит ли мучиться? Проще уж сразу обрить…

Когда наставник обернулся в очередной раз, ученика на пороге уже не было.

Не было его и на улице. Хико огляделся. Безусловно, мальчишка был где-то здесь — навряд ли он решил по-настоящему сбежать, скорее спрятался, чтобы переждать опасность и прояснить обстановку. Хико отлично его понимал: его бы тоже не осчастливила идея обриться на манер смиренного монаха. Он посмотрел на небо и громко объявил:

— Даю слово, что не буду брить тебя наголо!

Послышался шорох, и откуда-то сверху детский голос подозрительно спросил:

— Честно?

— Честно. Слезай.

Теперь послышался шум, словно на крыше взвозилась стая обезьян, и Кеншин слез. До сих пор Хико думал, что ему достался самый грязный мальчишка в Японии, теперь он убедился, что для его ученика это не предел.

— Чучело, — констатировал учитель. Ученик насупился.

— Но если обрить, и вовсе смотреть будет не на что. Поэтому… — Хико открыл бутыль с гвоздичным маслом, понюхал и поморщился, — Это ж надо было так угадать с именем! — проворчал он, — Дух от тебя будет, не то что как от меча — как от целого оружейного склада.

По пути в гостиницу Хико честно попытался представить себе, что отмывает и вычёсывает своего ученика сам, и понял, что это невозможно — при одной мысли о том, что придётся прикасаться к вшивой голове, его мутило. А при мысли, что хоть одна пакость переползёт с мальчишки на него самого, он чувствовал, что самоотверженность наставника покидает его окончательно. Ничего не оставалось делать — только найти другого добровольца. Поэтому постоялый двор он присмотрел победнее, а хозяйку — постарше и поприветливее и попутно убедился, что среди прислуги снуёт пара ребятишек. Оставив ученика у входа, Хико отправился на переговоры.

— Оками-сан, — сказал он с самой лучезарной из своих улыбок, — у вас ведь есть дети?

— Конечно, господин! — широколицая рябоватая хозяйка рассмеялась и махнула рукой, — Вон бегают, негодники! И это только младшие.

— Значит, вы любите детей? — вкрадчиво поинтересовался Хико.

— Куда же от них денешься! Коли народились, так приходится любить.

— А как вы относитесь к рыжим детям? — уточнил Хико стараясь говорить как можно менее заинтересовано. Хозяйка посмотрела на него с удивлением:

— Никогда не видала таких. Но... — она вздохнула, — ребёнок есть ребёнок, будь он хоть рыжий, хоть в крапинку. Что ж, господин, выходит, вам рыжий достался?

Хико понял, что манёвры не очень-то удались, и пора признаваться.

— Всё гораздо хуже, хозяюшка. Так уж вышло, что под моей опекой оказался рыжий, грязный и к тому же вшивый ребёнок. Вы умеете обращаться с рыжими, грязными и к тому же вшивыми детьми?

Хозяйка посмотрела на кислую мину блистательного господина и не смогла сдержать улыбку.

— Идёмте, — сказала она сочувственно. — Показывайте ваше чудовище.

Гостиниц Хико не любил. Прислуга и постояльцы не упускали случая на него поглазеть — ещё бы! не каждый день увидишь человека в добрых шесть сяку* ростом! — и пока он не уходил в свою комнату, за спиной постоянно кто-нибудь маячил. Восхищение льстило, но суета и бестолковщина вызывали раздражение, и он рад был отгородиться от людской назойливости хотя бы тонкой стенкой. Однако, прежде чем удалиться на отдых, нужно было убедиться, что хозяйка добросовестно выполняет свою часть уговора, и Хико заглянул на хозяйственный двор, где отмывали его ученика: пускать такого грязного ребёнка в офуро было бы настоящим преступлением.

Хозяйка добродушно посмеивалась и, должно быть, уже не в первый раз проходила взлохмаченную голову гребнем. Ребёнок с видом безмерно уставшего человека упирался подбородком в край старой, рассохшейся бочки и время от времени пытался жаловаться. Тем не менее, у Хико сложилось впечатление, что его ученик вполне доволен жизнью — как в смысле мытья, так и в смысле нытья.

— Ну, сколько мо-о-ожно?

— Терпи! Прочешем до конца, добавим ещё масла и ещё разок прочешем — тогда и кончатся твои мучения.

— У меня спина замёрзла!

— Момо-чян! Принеси ещё горячей воды!

Бойкая девушка лет шестнадцати выглянула из кухни и крикнула:

— Сейчас, матушка, не согрелась ещё!

Ребёнок оглянулся на хозяйку с видом превосходства, хозяйка шутливо дернула его за волосы:

— А ну, не вертись!

Хико удовлетворённо кивнул: кажется, здешняя оками и впрямь умела обращаться с детьми. Даже с рыжими, грязными и вшивыми.

Когда «мучения» действительно закончились, был ранний вечер. Хико сидел за низким столиком, погрузившись в чтение, его ученик валялся на постели в состоянии, близком к эйфории. Ничего удивительного! Кто знает, сколько месяцев ребёнок прожил в грязи и пренебрежении, перебиваясь крохами сочувствия от случайных людей! Теперешнее положение должно было казаться ему чудом: чистая юката, чистая постель, добрая хозяйка, которая не поленилась и не побрезговала отмыть замарашку и вычесать из его головы всякую дрянь. И наконец учитель — человек, на которого можно положиться, который не бросит на дороге и не продаст. Было отчего размечтаться!

Размечтался ребёнок не на шутку. Отчаянно борясь с зевотой, он принялся донимать Хико расспросами.

— Наставник, а вы живёте в городе?

— В горах, — пробурчал Хико, не отрываясь от книги.

— В горной деревне?

— Один.

— А до людей далеко?

— Не так, чтобы очень.

— А лет вам сколько?

Хико прикрыл глаза и в который раз напомнил себе о терпении.

— Двадцать пять.

— Много! Наверное, и жена есть!

— Жены нет.

Это оказалось разочарованием: Кеншин со вздохом ткнулся носом в подушку. Однако в такой замечательный вечер он явно был не в силах подолгу огорчаться и почти сразу же заинтересованно спросил:

— А почему?

Хико мысленно удивился тому, что дети умудряются повзрослеть и дожить до совершеннолетия. Ответ он дал короткий и исчерпывающий:

— Потому.

Ребёнок ненадолго затих, пытаясь осмыслить полученную информацию. Подумав, он внёс предложение:

— А давайте мы вам её найдём? Вон как на вас женщины смотрят! У здешней хозяйки старшая дочь уже взрослая. Ничего, работящая!

Хико оторвался от книги и воззрился на ученика, словно увидел его в первый раз.

— А ты, оказывается, тот ещё наглец, — сказал он, как бы подводя итог этому созерцанию. — Ничего не забыл?

— А… чего?

— Мог бы спросить, собираюсь ли я вообще жениться.

— А вы не собираетесь? — голос Кеншина переполняло разочарование.

— Нет. Не собираюсь. Можешь не строить из себя свата.

На этот раз разочарование было серьёзным. Ученик даже перекатился на спину и скорбно уставился в потолок, но всё же и этот удар не смог по-настоящему испортить ему настроение.

— Ну, и ладно, — упрямо сообщил он потолочным балкам, — Я тогда вырасту и сам женюсь. И жена будет обо мне заботиться.

— К тому же ещё эгоист, — констатировал Хико.

— И ничего не эгоист... — голос ребёнка прозвучал сонно.

Кеншин заснул, а его наставник, смотрел поверх страниц книги, и думал о чём угодно, только не о том, что на них написано. Мальчику совершенно очевидно была нужна мать. Добрая женщина, которая заботилась бы о нём, дарила тепло и ласку, бранила и жалела. Что даст ему Хико Сейджуро Тринадцатый? Изнурительные тренировки, силу, которую сам ещё не знает, к чему приложить, и однажды — полное одиночество. Что же, отступать всё равно было поздно: обмануть доверие ребёнка, оставить его сейчас, значило сделать только хуже. Да и где уверенность, что спокойная жизнь в новой семье продлится долго? Даже если бы удалось найти такую семью. В этом мире слишком много превратностей!

«Что же поделать? Нет у меня для тебя мамы, и сам я навряд ли гожусь в отцы и учителя! — так думал мастер меча, сам удивляясь этим мыслям. — Но теперь-то хочешь, не хочешь, придётся сгодиться».

В дверь тихонько поскреблись, и когда Хико открыл, перед ним появилось добродушное лицо хозяйки.

— Вот, я новую одежду принесла, — тихо сказала она, глянув в дальний угол комнаты и убедившись, что мальчик спит. — Великовата немного, но пусть будет на вырост. — Добрая женщина вздохнула и спросила:

— Вы, значит, учить его будете?

Хико усмехнулся:

— Придётся.

Хозяйка ещё немного помялась, потом решилась и попросила:

— Так вы уж поосторожнее. Тощий он — страх смотреть. И палки ему случалось отведать, это я вам точно говорю. Давно он у вас?

Взгляд Хико потеплел, а усмешка сменилась мягкой улыбкой.

— Четвёртый день, — ответил он. — Не беспокойтесь, хозяюшка: в искусстве меча без шишек не обходится, но я уж постараюсь, чтобы их было поменьше.

___________________________

* сяку — 30,3 см.

* * *

Наутро...

Наутро Хико собирался купить кое-какие припасы и продолжить путь. Распрощавшись с хозяйкой, он отправился на поиски некстати запропастившегося ученика, нашёл и за шиворот вытащил из драки с хозяйским сыном. Уже на улице он заметил:

— Похоже, твоя признательность не распространяется на членов семьи почтенной оками.

Кеншин пнул камешек.

— А чего он обзывался?

Хико вспомнил притчу о мудром самурае и процитировал:

— Если тебе преподносят подарок, а ты не принимаешь его, он остаётся у прежнего владельца. То же самое и с оскорблениями, пока ты не принял их, они принадлежат тому, кто их произнёс.

Ученик покосился на него с явным сомнением.

— Если бы я не дал ему в лоб, он всё равно не стал бы рыжим, — хмуро возразил он.

— Ах, вот в чём дело! Так это не оскорбление, это — чистая правда.

Кеншин снова пнул камешек, промахнулся и поднял тучу пыли.

— Ну и что? — сердито сказал он, — Это же не значит, что надо всё время так меня называть! А они называют и называют, — мальчик скривился и с возмущением в голосе передразнил, — «Рыжий — то», «рыжий — это», «рыжий, подай», «рыжий, принеси», «куда делся рыжий», «наверное, это снова рыжий», «одно наказание с ним», «не слуга, а сплошное «оро»»…

— Сплошное — что?

— Неважно! Если бы вас всю дорогу называли дылдой, это тоже была бы правда, но вам бы, наверное, не понравилось.

С некоторым удивлением Хико отметил, что ему бы это действительно не понравилось. Он подтвердил:

— Не понравилось бы. Но я бы не стал из-за этого драться. Во-первых, потому что вступать в бой нужно только ради серьёзной цели, а во-вторых, это попросту ниже моего достоинства.

Некоторое время Кеншин молчал, видимо, такая трактовка оказалась для него новой.

— А если бы вам сказали, что из-за вашего роста происходят всякие несчастья, — спросил он затем, глядя куда-то под ноги. — Что вы — детёныш тануки или даже óни, и что это вы… — он на секунду замолчал, перевёл дыхание и закончил, — … ну, в общем, что всё вообще из-за вас.

Хико поймал ученика за плечо, развернул к себе и присел на корточки, чтобы видеть его лицо. И чёрт с ним, с плащом, пусть подметает пыль.

— Ну-ка, посмотри на меня.

Мальчик, нерешительно поднял глаза, потом снова уставился в землю.

— Нашёл время изображать вежливость! Я велел тебе поднять голову.

Кеншин поднял голову и посмотрел на учителя.

— Запомни, один из главных врагов человека — страх. Из страха люди совершают больше преступлений, чем из-за всех остальных страстей вместе взятых. Из страха они выдумывают глупые суеверия и пугают ими своих детей. Страх порождает суеверия, а невежество продлевает им жизнь. Всё, что тебе наговорили — выдумки; с таким же успехом можно было придумать, что твоя рыжая особа приносит счастье.

— Правда?

— Правда.

Кеншин улыбнулся. Хико поднялся во весь рост, отряхнул плащ и указал направление.

— Пошли. Надо запастись едой. И сакэ.

Наставник ускорил шаг. Ученик поспевал за ним вприпрыжку, то обгоняя, то застревая позади. Слова учителя как будто сняли с его плеч тяжёлый груз, и он снова воспарил в мечтаниях.

— А было бы здорово, если бы я по правде приносил счастье! — восторженно сообщил он, но замолк на полуслове, и упавшим голосом протянул, — О-оро...

Хико обернулся, посмотрел на ученика и глубоко вздохнул:

— Осчастливь меня, почисти варадзи травой! И больше не влипай в собачьи какашки.

* * *

Учитель и ученик...

Учитель и ученик шли пустынной пыльной дорогой. Учитель нёс на плече бóльшую часть припасов, ученик с сознанием глубокой ответственности прижимал к животу небольшой узел. Солнце перевалило зенит, мальчик устал, и спина его наставника с каждым шагом начала отдаляться.

Хико пару раз оглянулся, исподтишка наблюдая за своим учеником и за мучительным сомнением, которое явственно отражалось на его лице: Кеншину явно не хотелось признаваться в своей слабости, но игнорировать требования учителя было совсем уж нехорошо. Наконец он решился:

— Наставник…

— Да? — сказал Хико не оборачиваясь.

Ученик ответил не сразу; немного помолчав, он виновато пояснил:

— Ну, я вас окликнул...

Хико едва сдержал смех.

— Пойдём помедленнее или передохнём? — спросил он, останавливаясь.

— А далеко ещё?

— Порядком.

— Тогда передохнём.

Хико снял с плеча короб и свернул на обочину.

@темы: Химура Кеншин, Юмор, Хико Сейджуро, Фэнфикшн

---

[kamili-kem]

Уважаемые сообщники, подскажите, пожалуйста, в каких сериях, чего и где Кенсин превращается в Баттосая? Если мне не изменяет память, это было в фильме. А еще ведь и в аниме, наверное, было, и в манге... А как он там меняется? Взгляд, голос? Что с ним происходит?

@темы: Химура Кеншин, Вопросы

---

[Тень магистра]

Добрый день. Вы не возражаете, я повешу здесь свои рифмы и буду периодически поднимать запись, пока она не заполнится?

В столице

В изношенном ги, в полинялых хакама,
Где латка на латке, дыра на дыре,
Идя по дорогам все прямо и прямо,
Бродяга в столицу вошел на заре.

И сразу он сделался тише и меньше,
Боясь, что узнают его невзначай...
По улицам узким торопится Кеншин,
А в сердце его заточен Баттосай.


Ночлег

Сгустилась тишь в усталом мире,
Сверчков не слышно.
Сегодня бывший хитокири
Уснет под крышей.

Уснет, уставший до предела
От всей работы,
Что в додзе за день переделал
С такой охотой.

В мерцанье блеклого рассвета,
за час до солнца,
Узнав погоду по приметам,
В путь соберется,

Дорогой, ставшей незнакомой,
Пройдет два шага
И повернет обратно к дому
Былой бродяга.

И, перестав с собою спорить,
Не-хитокири
Отварит рис, нарежет нори
Для онигири.


Бессилие Каору

Там, где прежде сражались и звонко кричали,
Раскаленной плитою висит тишина.
Вместо топота ног в тренировочной зале
Только тихая поступь Каору слышна.

Может быть, дни прошли, может, годы минули,
Может быть, не истек и единственный час.
Но Каору все бродит, бессильно сутулясь,
И тускнеет огонь в глубине ее глаз.

Репутацию школы спасать уже нечем.
Правду душит хитро заплетенная ложь.
И Каору себя обнимает за плечи,
Чтоб унять бесполезную жалкую дрожь.

Как ей жить, чем ей жить в изменившемся мире -
Не найти на пустые вопросы ответ.
Тишина обрывается вдруг - хитокири,
Улыбаясь, Каору зовет на обед.

@темы: Химура Кеншин, Камия Каору, Фэнфикшн

---

Ещё один фанфик с ЗФБ. ))

[Асами Ран]

Название: Равный
Автор: Гопник из Мибу
Бета: -Fushigi-
Размер: драббл (912 слов)
Канон: кроссовер Peacemaker Kurogane и Rurouni Kenshin
Пейринг/Персонажи: Окита Содзи, Хидзиката Тосидзо, Кондо Исами, один юный рыжий новобранец
Категория: джен
Жанр: повседневность
Рейтинг: G
Краткое содержание: однажды одно мелкое рыжее недоразумение пришло записываться в Синсэнгуми
Примечание: по

вот этой заявке. Осторожно, спойлер!!!

заявке: Кроссовер с Кенсином, пожалуйста. Кенсин Химура попадает не к Кацуре, а в отряд Шинсенгуми. Особые пожелания: как бы ни сложились обстоятельства, пусть Кенсин останется жив.
Размещение: запрещено без разрешения автора
Для голосования: #. WTF Shinsengumi 2015 - работа "Равный"

- Не ушибся? – сочувственно поинтересовался Окита.
Тощий мальчишка лет пятнадцати хмуро взглянул на юношу и попытался вылезти из мутной воды Камогавы. Содзи, смеясь, протянул ему руку, он встал и принялся выжимать мокрые насквозь хакама.
Выглядел мальчишка презабавно. Ржаво-рыжие волосы торчали в разные стороны, потрёпанная одежда явно была сшита на человека раза в три крупнее, старый варадзи улетел при падении куда-то на дорогу. Тем не менее, боккен за поясом подросток умудрился сохранить, и это внушало уважение.
- Прошу просить мою невежливую свинью, – Окита сунул под мышку возмущённо вырывающегося Сайдзо. – Такой непослушный поросёнок: вечно с кем-нибудь сталкивается. Нечаянно.
Судя по выражению лица мальчишки, в «нечаянно» он верил плохо.
- Куда ты шёл-то? – поинтересовался Содзи, когда жертва боевой свиньи уселась на берегу в одних фундоси, расстелив косодэ и хакама на просушку. Полуденное солнце так и жарило, так что высохнуть одежда должна была быстро. Мальчишка помрачнел ещё больше.
- Сейчас уже никуда, наверное. Я в Мибу собирался, хотел вступить в Синсэнгуми.
Ответом ему был звонкий смех Окиты и скептическое похрюкивание Сайдзо. Пятнадцатилетний рыжий недокормыш – в Синсэнгуми! Подумать только! Содзи невольно вспомнилось, как яростно Хидзиката возражал против присутствия детей в отряде. Под «детьми» имелся в виду сам Содзи, а он был тогда уж точно старше этого малыша.
- И Хидзиката-сан сказал, что здесь не храмовая школа для бедных сироток или что-то в этом роде?
- Нет. Я его не видел. Часовые даже не пропустили меня в ворота.
- Вот, значит, как… А зачем ты хочешь вступить в Синсэнгуми?
Окита внимательно посмотрел мальчику в глаза.
- Хочешь стать сильнее, да? Туда часто приходят за этим.
«А потом некоторые встречают Сайто-сана в тёмном переулке…» - мысленно добавил он.
- Нет, – ответил рыжий. – Я хочу защищать людей.
Содзи чуть приподнял тёмные брови: мол, продолжай.
- Одна женщина здесь, в Киото, рассказала мне о Синсэнгуми. Они зарубили ронина, который пытался ограбить её лавку. Я считаю, что они делают правильное дело. Вот.
Окита задумался.
- Большинство Синсэнгуми – очень хорошие бойцы, – предупредил он.
- Я справлюсь. Кто у них там лучший? Окита Содзи, так мне говорили? Ну вот, с ним и справлюсь, тогда не смогут не взять.
- Оххх… а родители хоть знают? – спросил Содзи.
Судя по количеству дорожной пыли на одежде мальчишки, его родители были где-то далеко. А на косодэ ещё и веточки какие-то налипли: лесом, что ли, шёл?
- У меня нет родителей.
Окита помолчал, решаясь.
«Ох, выскажет мне потом Хидзиката-сан!»
- Знаешь, я хочу как-то извиниться за то, что Сайдзо спихнул тебя в реку. У меня есть несколько знакомых в Синсэнгуми, так что, может, я и смогу тебе помочь…

***
- Хидзиката-сан!
Будить они-фукутё после ночного патруля решился бы только самоубийца или Окита Содзи, так что Хидзиката, с трудом разлепив веки, был очень удивлён, увидев на пороге комнаты Сайто.
- Что случилось?
Что-то из ряда вон выходящее, похоже…
- Фукутё, мне кажется, вам стоит взглянуть.
Хидзиката героическим усилием воли отогнал образ трёх… или пяти… нежных ойран, которые снились ему вот буквально секунду назад, и прорычал, не скрывая раздражения:
- Да что там?! Говори толком!
- Содзи притащил какого-то рыжего мальца, который хочет вступить в отряд, а малец выбрал Содзи своим противником в проверочном поединке. Кондо-сан и остальные уже во дворе: когда я уходил, эти двое сражались.
Мысли фукутё были сонными и тяжёлыми. Мальчишка сражается против Содзи… Что?!
Хидзиката мгновенно сел и протёр глаза.
- Погоди, Сайто. Ты хочешь сказать, что всё это время, пока мы тут разговариваем, этот малец держится против Окиты?
Сайто выглянул во двор.
- Именно так.
Хидзиката молча запахнул поплотней юкату, быстрым шагом вышел наружу и, протолкавшись сквозь бело-голубую толпу, встал рядом с Кондо.

Напротив Содзи по утоптанной площадке медленно, по-кошачьи мягко кружило рыжее, большеглазое, тощее нечто. Сперва это нечто пробуждало желание покормить, затем уж драться. А потом фукутё случайно встретился с ним взглядами…
Помогая Кондо преподавать в додзё Сиейкан, Хидзиката знал, как дерутся дети и подростки. Их кен-ки похоже на фейерверк: много искр, несколько отдельных ярких вспышек, но поддерживать нужный уровень сосредоточенности в течение всего поединка они обычно не могут и быстро выдыхаются.
Здесь этого не было. Фукутё буквально кожей чувствовал кен-ки противника Содзи: ровное и мощное пламя, которое не сжигает, но придаёт силы: такое даже у взрослых бойцов появляется после нескольких лет упорных тренировок и медитаций.
«Кто же ты такой?!» - удивлённо подумал Хидзиката и пропустил момент, когда рыжий ринулся в атаку.
Пропустил момент атаки и Окита. То ли недооценил маленького противника, то ли на долю секунды отвлёкся, то ли камешек неудачно под ногу попал… весь опыт тренировочных и реальных схваток сейчас буквально кричал Хидзикате: Содзи не успеет ни отступить, ни закрыться. В руках у рыжего был боккен – но фукутё не раз видел неосторожные головы, разбитые деревянными мечами и понимал, насколько опасна даже простая палка в руках такого бойца. Позабыв обо всём, он бросился вперёд, рванув из-за пояса меч и вскидывая его вперёд и вверх, к сияющему голубому небу.
Раздался треск, боккен в руках рыжего разлетелся пополам. Мальчишка стоял посреди площадки, хлопая глазами и, казалось, не понимая, откуда взялся второй боец.
Содзи тронул фукутё за плечо. Его глаза сияли искренней и неподдельной радостью. Наконец-то настоящий, равный противник, с которым можно биться в полную силу!
- Берём! – как сквозь вату, услышал Хидзиката голос Кондо. Сил возражать не было: все ушли на стремительный, почти за гранью доступной человеку скорости, рывок. Рыжий вышел на середину площадки и церемонно поклонился своему, отныне и навсегда, командиру. Кондо развернул тонкий лист рисовой бумаги и прочёл имя и название фехтовальной школы, написанные корявым мальчишеским почерком.
- Химура Кэнсин, стиль Хитен Мицуруги Рю! – провозгласил кёкутё в наступившей тишине и добавил твердо, словно ставил печать на приговор:
- Принят!

@темы: Сайто Хаджиме, Химура Кеншин, Юмор, Шинсенгуми, Фэнфикшн, Остальные

---

фанфик с ЗФБ-2015

[Сикигами]

Название: То, что уносит ветер
Автор: Сикигами
Размер: мини
Персонажи: Химура Кэнсин, Сайто Хадзимэ
Категория: джен
Жанр: военная драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: После битвы при Тоба-Фусими судьба ещё раз свела Сайто Хадзимэ и хитокири Баттосая лицом к лицу
Предупреждение: частичное AU, имеются отступления от исторического канона. Поливанов детектед.

На первые трупы он наткнулся в зарослях у подножия холма. Два солдата в лаковых колпаках и в форме императорской армии лежали на краю прогалины, где поредевшая по осени листва не давала достаточного прикрытия от выстрелов сверху. Кровь на чёрно-красных мундирах была почти незаметна, но Кэнсин слишком хорошо знал смерть в лицо, чтобы ошибиться. Он обошёл убитых и начал подниматься вверх по тропе.
Выше по склону тела в чёрно-красном стали попадаться чаще. Кангун дорого заплатил за эту высоту, с которой так удачно простреливались все подходы к замку. Впрочем, сейчас с холма уже никто не стрелял — шум боя давно откатился к стенам Вакамацу, и оттуда в безоблачное небо поднимался высокий столб дыма.
Идти наверх не хотелось. Кэнсин и так знал, что не найдёт там живых: "фениксы" всегда забирали своих раненых при отступлении — или погибали все, если не успевали выйти из окружения. Но он дал слово, а значит, выбора не было.
"...Ему только восемнадцать, — хрипел умирающий, цепляясь слабыми пальцами за его рукав. — Высокий, немного сутулится... и родинка на подбородке... Он в Судзакутай... сам попросился, дурачок... Найдите его, пожалуйста!"
Он не был солдатом Айдзу, этот немолодой, уже седоватый мужчина с близоруким взглядом и удивительно мягкими руками. Он не поднимал оружия против императорских войск, он всего лишь лечил раненых и спасал тех, кого мог спасти. Но война не разбирает правых и виноватых. Пушки Тёсю сравняли с землёй всю деревню — и храм, где заняли оборону самураи Мацудайры, и дом, где на скорую руку устроили госпиталь.
И что мог сделать Химура Кэнсин, бывший убийца на службе тех же Тёсю, наткнувшись среди развалин на единственного выжившего? Чем он мог помочь этому человеку, который ещё дышал, но угасал на глазах, уже не чувствуя боли? Только принести воды и побыть с ним рядом — до конца. И выслушать его последнюю просьбу.
"Найдите моего сына, господин самурай! Прошу, уговорите его... Пусть уходит, пока жив... пусть позаботится о матери и сестре..."
Несчастный не знал, кого умоляет отправиться в охваченные войной земли и пробраться во вражеский стан. Не знал, что перед ним тот самый Баттосай, которого люди Айдзу, люди князя Мацудайры ненавидели сильнее, чем любого из Патриотов. Он просто просил спасти его сына — и в этой просьбе никак нельзя было отказать.
Кэнсин похоронил его и всех, кого нашёл в уничтоженной деревне. И пошёл на север, по следам наступающей императорской армии. За время пути он повидал многих защитников Айдзу, но среди живых никто не знал юношу по фамилии Такани, врача из семьи врачей, а среди мёртвых не нашлось человека с описанными приметами.
...На вершине холма было тихо, только ветер ронял пожухлую листву с деревьев, да одинокий ворон, что успел пристроиться на спине одного из мертвецов, при виде подошедшего человека с шумом вспорхнул на ветку и уселся там, выжидая. Ворон не беспокоился — он знал, что на его долю всё равно хватит: в поникшей траве здесь лежало не меньше двух десятков тел. Среди них Кэнсин насчитал только четверых с красными повязками Судзакутай. "Фениксы" недёшево продали свои жизни. Видимо, отстреливались до последнего, а потом взялись за мечи.
И с мечами они обращались не хуже, чем с винтовками — чтобы убедиться в этом, достаточно было взглянуть на тела императорских солдат. Слишком характерная картина: почти все раны — в грудь и в живот, низкие горизонтальные удары. Тот, кто убил этих людей, умел сражаться в одиночку против многих. Низкие стойки — чтобы тела противников служили тебе защитой; чтобы те, кто ещё не ввязался в рукопашную, не могли стрелять без риска задеть своих. Размашистые удары — одного свалить, двоих отпугнуть и тем отыграть себе ещё мгновение на следующий шаг. И скорость, скорость прежде всего. Затеять свалку — хороший способ уберечься от выстрела в спину, но чтобы в этой свалке выжить, надо без остановки двигаться и рубить. Очень быстро двигаться и очень быстро рубить.
Кэнсин дрался так в проливе Бакан, на палубе "Фудзияма-мару". Командир Такасуги хорошо придумал — подплыть к вражескому кораблю на лодках, под видом грузчиков, везущих уголь для топок. Когда солдаты бакуфу заметили неладное, лодки уже подошли вплотную и встали у самого борта, где пушки "Фудзияма-мару" не могли их достать. Химура оказался на палубе одним из первых, и надо было быстро расчистить дорогу для тех, кто поднимался следом, и разобраться с пулемётной командой, и уничтожить канониров, и не позволить убить себя при этом. Он шёл по набитому солдатами кораблю, как жнец по рисовому полю, только вместо серпа у него была катана, что косила чужие жизни направо и налево...
Сейчас, глядя на место такой же жестокой бойни, он не мог отделаться от навязчивого ощущения повтора — словно это он сам рубился здесь, кровавым жнецом проходя сквозь ряды нападающих. Сходство было таким пугающим, что Кэнсин невольно обвёл взглядом поле боя, ища того, кто оставил за собой этот красно-чёрный след из мёртвых тел.
И только тогда заметил его — пятого "феникса", привалившегося к старой сосне. Широкий, покрытый наплывами ствол почти скрывал из виду человека, полулежащего у подножия дерева, рядом с последним убитым противником. Его меч так и остался торчать в теле императорского солдата. Ветер, словно забавляясь, трепал кисти на рукояти меча и дёргал "феникса" за рукав — но тот не шевелился, низко опустив лохматую голову в красной повязке.
Он выглядел таким же мёртвым, как и все, кто лежал вокруг, и Кэнсин сначала не понял, откуда явилось это тянущее ощущение тревоги. Не мог понять, пока не подошёл ближе и не пригляделся внимательнее к одежде сидящего — к истрёпанной и порванной в нескольких местах накидке. Броский цвет асаги пропылился, вылинял в тусклый сэйдзи, узор по краям рукавов и по подолу стал почти неразличим — серый на грязно-сером. И всё же это была та самая одежда, похожая на одежды ронинов из Ако. Форменное хаори Синсэнгуми, отличительный знак Волков Мибу.
Забыв об осторожности, Кэнсин опустился на колено перед убитым, пытаясь заглянуть ему в лицо. Он сам не понимал, почему ему так хочется узнать, кто именно из его старых врагов нашёл здесь свою смерть, — но удержаться не мог.
Расплата за глупое любопытство последовала тотчас же. Едва его тень упала на "мертвеца", тот ожил. Из-под спутанных волос блеснул мутный, но вполне осмысленный взгляд, из-под кромки рукава, когда-то белой, а теперь утратившей цвет под слоем грязи, вынырнула рука с зажатым в ней револьвером.
Застигнутый врасплох, Кэнсин не успел ни перехватить, ни выбить оружие, а увернуться на таком расстоянии было уже невозможно. Воронёное дуло больно ткнуло его в грудь, точно между рёбер. Долю секунды двое просто смотрели друг на друга, узнавая. Потом недобитый Волк оскалился и нажал на спуск.
Щёлк!
Барабан был пуст.
— Везучий, — хрипло сказал Сайто Хадзимэ.
Его рука с револьвером упала на колено. Кэнсин на всякий случай отступил, хотя эта мера предосторожности была излишней. Ножны на поясе Сайто были пусты, меч находился в добрых десяти шагах от него, да и сам Сайто не походил на человека, способного преодолеть эти десять шагов без посторонней помощи. Лицо бывшего командира третьего отряда Синсэнгуми было грязным, пыль, копоть и кровь смешались на нём в невообразимую маску. Остриженные волосы неряшливыми прядями спадали на лоб. Накидка тоже пестрела красными пятнами, и по меньшей мере в двух местах эти пятна проступали на ткани изнутри.
Он заметил, как Кэнсин смерил взглядом расстояние между ним и его мечом, и усмехнулся. От движения на потрескавшихся губах выступила кровь, но усмешка сделалась только шире. Прищуренные желтоватые глаза светились презрением. Беспомощный и безоружный, он не ждал пощады и не собирался просить о ней. Он и так знал, что умрёт здесь — наверняка знал, иначе бы не надел эту старую форму, готовясь к последнему бою...
Кэнсин потянулся к поясу, но не за мечом. Фляга из бамбукового коленца была ещё на две трети полна. Он откупорил её и протянул Сайто, почему-то избегая смотреть в эти немигающие жёлтые глаза. Он был почти уверен, что Волк откажется брать воду — хотя бы ради удовольствия заставить Баттосая выглядеть глупо.
Тот и впрямь помедлил, но потом всё-таки взял флягу и поднёс ко рту — не спеша, с полным достоинством. По его виду невозможно было догадаться, что он умирает от жажды, но Кэнсин знал по себе, как страшно хочется пить после боя и особенно при потере крови.
Сделав несколько медленных глотков, Сайто протянул флягу обратно.
— Что там горит? — спросил он окрепшим голосом. Дымовой столб в небе был заметен даже сквозь кроны деревьев.
— Не знаю, — ответил Химура. — Отсюда не видно.
"Но, скорее всего, это замок, который вы защищали," — договорил он про себя.
Сайто словно прочёл эти мысли, и усмешка исчезла с его лица. Он повёл взглядом в сторону катаны, оставшейся в груди его последнего противника.
— Дай мне меч. — Это была не просьба, а требование. Сайто говорил как человек, уверенный в своём праве и в том, что не получит отказа.
Кэнсин не сдвинулся с места.
— В вашем отряде есть врач по фамилии Такани?
— Зачем он тебе? — В глазах Сайто что-то мелькнуло — может быть, удивление?
— Его отец, умирая, просил найти его и вернуть в семью.
Сайто покачал головой.
— Поздно спохватился.
— Он... погиб?
— На прошлой неделе похоронили.
Кэнсин сглотнул что-то сухое и шершавое в горле. В глубине души он знал, что его поиски напрасны, но всё-таки... всё-таки надеялся, оказывается.
Сайто следил за ним, не отводя цепкого и злого взгляда от лица старого недруга.
— Я ответил на твой вопрос, — бросил он. — Даже на два. Теперь — меч.
"Что он хочет сделать? — подумал Кэнсин. — Убить себя — или попытаться убить меня? Удивится ли он, если увидит, какой меч теперь носит хитокири Баттосай?"
— Нет, — сказал он вслух. — Я не буду с вами биться.
Жёлтые глаза сверкнули почти звериной яростью, но только на мгновение. Сайто сразу же овладел собой.
— Не думал, что ты струсишь, — спокойно сказал он.
Кэнсин не ответил. Склонив голову, он напряжённо прислушивался. Издалека доносился шум и отдалённый треск барабана — ещё один отряд императорской армии двигался вверх по склону холма.
Сайто тоже услышал — и усмехнулся той же кривой усмешкой. Только теперь в ней было меньше злости и больше усталости. И по-прежнему — ни капли страха.
— Тогда делай своё дело, хитокири. Или проваливай к демонам.
Кэнсин покачал головой.
— Я больше не хитокири.
Глаза Сайто удивлённо расширились, он вскинул руку, но закрыться от удара не успел. Кэнсин стукнул его ребром ладони по шее и аккуратно, придерживая за одежду, уложил на землю.
Сайто, хоть и худой, оказался довольно тяжёлым, но и Химура не был слабаком. Перекатив оглушённого человека с боку на бок, он стащил с него форменное хаори. Быстро огляделся: из убитых "фениксов" только один подходил по росту и по сложению. Надеть на него хаори не получилось — он лежал ничком, подогнув руки под себя, и перевернуть его было невозможно: голова, на три четверти отсечённая от тела, держалась только на лоскуте плоти и на нескольких уцелевших жилах. Возиться было некогда, и Кэнсин просто накрыл спину мертвеца накидкой.
Вернувшись обратно, он подобрал и выбросил в кусты разряженный револьвер. Секунду поколебался, но потом всё-таки запустил руку за пазуху Сайто. Нащупал несколько листков бумаги и вытащил их. Нельзя было оставлять ничего, что могло бы указать на имя, будь то документ с личной печатью, письмо с подписью или долговая расписка. Кэнсин сунул бумаги себе за отворот косодэ и, ухватив Сайто под мышки, оттащил его подальше от тела, покрытого накидкой. Уложил рядом с другим "фениксом", прямо в лужу загустевшей крови.
...Он не сошёл с ума, пряча бывшего врага от рук бывших друзей. Он просто... просто слишком устал от смерти. От всех смертей, которые он не мог предотвратить.
Шум идущего отряда приближался, стали слышны голоса. Выглянув из-под защиты деревьев, уже можно было разглядеть поднимающихся по тропе солдат; отблески солнца на штыках колкими лучами пробивались сквозь ветки. Стараясь держаться в тени, Кэнсин отступил в заросли — и никем не замеченный, быстрым шагом углубился в лес, забирая в сторону противоположного склона. У него не было причин искать встречи с бывшими соратниками. На примере Сисио Макото он успел понять, как обходятся Сацума и Тёсю с теми, кто слишком много знает о тайных делах Патриотов и может скомпрометировать новое правительство одним фактом своего существования. Не то чтобы он считал такую участь незаслуженной для себя лично — но нехорошо было бы умереть, не успев хоть отчасти искупить зло, которое он принёс людям.
Он был не в силах помочь всем жителям Айдзу. Он не успел спасти даже Такани, но смог сделать кое-что для другого человека — и это немного грело душу. Если повезёт, Сайто не смогут опознать. Офицера Синсэнгуми и предполагаемого убийцу ждала бы смертная казнь, но к простому солдату, скорее всего, проявят снисхождение. А там... больница, тюрьма или ссылка — всё лучше, чем могила.
...В лесу становилось зябко — солнце уходило за горы. Канонада давно стихла, и дым в небе поредел, расплылся неровными клочьями. Забравшись подальше в глушь, Кэнсин позволил себе короткую передышку. Развёл костерок из нескольких сухих веток и достал спрятанные документы.
Письмо, уже читаное — бумага замялась на сгибах. Красная печать с листьями мальвы. Наверняка из замка, но если Сайто не уничтожил его сам, значит, ничего важного в нём нет. В огонь.
Обрывок набросанной от руки карты, испещрённой красными чернильными пометками. Туда же.
Ещё одно письмо — старое на вид, истёртое и потемневшее. Тушь на тонкой бумаге пропиталась почти насквозь. Видимо, Сайто дорожил этим письмом, раз предпочёл сохранить его при себе до конца. Послание от друга? От любимой женщины? В любом случае, не для чужих глаз. В огонь, не разворачивая и не глядя на подпись.
Последний листок — скорее, клочок с неровно оторванным краем — он хотел так же, не глядя, отправить в костёр, но взгляд зацепился за тускло-серые знаки, не написанные, а словно нацарапанные на слегка продавленной бумаге. Кэнсин не сразу понял, что это такое, но потом вспомнил: командир Такасуги тоже пользовался европейским свинцовым карандашом, когда писал депеши. Это было быстрее, чем возиться с кистью и тушечницей — а Такасуги очень не любил тратить время попусту.
А у Сайто, наверное, просто не было под рукой ни кисти, ни тушечницы. Только несколько свободных минут перед боем; только несколько слов, которые обязательно надо было записать...
Вглядываясь в блеклые, наспех набросанные строчки, Кэнсин будто воочию видел, как Сайто, зажав в пальцах патрон и придерживая на колене замусоленный обрывок бумаги, выводит быстрым неровным почерком:

Ветер уносит
листья опавшие прочь.
Ветвь остаётся.

@темы: Сайто Хаджиме, Химура Кеншин, Исторический фон, Фэнфикшн

---

Военная форма в Японии до 1929 г.

[Боевая_Бабушка]

И снова не могу не поделиться.

В процессе изысканий по матчасти нашла книгу «Японская военная форма 1841-1929».

Не знаю, насколько источник хорош, но для таких как я даёт неплохое представление о предмете.

При беглом просмотре обнаружила не только зарисовки людей в форме, но и план военной академии, изображения знаков различия, огнестрельного оружия и патронов (даже в разрезе), подробный рисунок снаряжения всадника, а так же того, как заряжали пушки, стреляли из них и как их перемещали.

Для меня было неожиданно и приятно найти такое вот «пособие для начинающих», так что делюсь: docs.google.com/file/d/0B5wQUaNuuFQxV2U2V29LRkZ...

По ссылке - сразу pdf-файл, как оказалось, пригодный для скачивания. Язык японский и английский.

Выложен не мной, конечно же, и не знаю кем, но я отдуши признательна хорошему человеку.

@темы: Исторический фон, Ссылки

---

[Японский городовой в голубой курточке]

Команда Синсэнгуми на Зимней Фандомной Битве выложила дженовые тексты по "Бродяге Кэнсину"!
Рейтинг текстов - R (за разнообразные боевые действия)
Красный дождь, белый снег, джен, миди, АУ к арке "Воспоминаний". Как могла сложиться судьба Химуры Кэнсина, если бы вместо Патриотов он примкнул к Синсэнгуми и сражался на одной стороне с Сайто и его товарищами?
Отголоски, джен, макси, перевод. Кроссовер "Бродяги Кэнсина" и "Железного миротворца". В Синсэнгуми, которые празднуют свою победу после инцидента в Икэда-я, наносят визит трое cиноби. Один из них - некто Синомори Аоси. А война с Исин Сиси продолжается, и где-то скрывается хитокири Баттосай, который рано или поздно встретится с "волками Мибу" лицом к лицу; и уже совсем скоро на ночные улицы Киото ступит новый убийца по имени Сисио Макото...
По ссылке - первая часть, продолжение здесь: часть 2, часть 3, часть 4, часть 5, часть 6, часть 7, часть 8, часть 9, часть 10, часть 11, часть 12, часть 13
А ещё в выкладках команды вы найдёте:
- прекрасный дженовый драббл "Равный" - АУ о том, как некий рыжий паренёк пришёл вступать в Синсэнгуми и что из этого вышло.
- рейтинговый дженовый драббл "Темная сторона сердца" - про небезызвестного Удо Дзинэя и его службу в Синсэнгуми. И про Сайто, разумеется.

@темы: Сайто Хаджиме, Переводы, Химура Кеншин, Шинсенгуми, Хико Сейджуро, Шиномори Аоши, Юкиширо Томоэ, Исторический фон, Фэнфикшн, Остальные

---

Вдруг кому-нибудь пригодится

[Боевая_Бабушка]

Рылась в интернете и набрела на две неплохих вещи. Люди здесь разбираются в японских реалиях разного времени намного больше меня, но вдруг кому-то это всё-таки пригодится.

Информация о традиционных домах в Киото (очень большой pdf)

Разновидности домов, план типичного дома и много пояснений, что особенно ценно, на английском, а не на японском.
http://kyoto-machisen.jp/fund/english/pdf/machiya_design.pdf

Живёт вот тут: http://kyoto-machisen.jp/fund/english/index_book.html

Если порыться, там есть ещё какие-то видеоролики, но я их ещё не смотрела.


Таблица традиционных мужских причёсок (очень большая картинка)

http://ic.pics.livejournal.com/kendzin/30014210/14554/14554_original.jpg
Живёт вот тут http://kendzin.livejournal.com/2977.html

Попутно хочу задать вопрос подлинным знатокам: нет ли здесь человека, который понимает что есть что на этом изображении? Не в смысле, как называется, а в смысле, кто это носил, в какой период и при каких обстоятельствах. Кое-что ассоциируется с образцами из кинофильмов, но эти ассоциации весьма далеки от серьёзного понимания вопроса.

@темы: Исторический фон, Вопросы, Ссылки